Михаил Булгаков: загадки творчества

В романе полковник предает коллектив и сам спасается, а врач погибает не как герой, а как жертва. В драме — врач и полковник слиты в Алексее Турбине, гибель которого — апофеоз белого героизма. В романе крестьяне и рабочие учат немцев уважать их страну. Месть крестьян и рабочих немецким и гетманским поработителям Булгаков оценивает как справедливый приговор судьбы „гадам“. В драме народ — одна лишь дикая петлюровская банда. В романе — культура белых — ресторанная жизнь „закокаиненных проституток“, море грязи, в котором тонут цветы Турбиных В драме — красота цветов Турбиных — сущность прошлого и символ погибающей жизни. Задача автора — моральная реабилитация прошлого в драме».

Критик не остановился перед прямым искажением булгаковских текстов и замыслов. Ведь в романе врач Алексей Турбин отнюдь не погибает, а лишь оказывается ранен. Полковник же Малышев в романе отнюдь не «предает коллектив» ради собственного спасения, а, наоборот, сначала спасает своих подчиненных, распуская дивизион, которому больше некого защищать, и лишь потом покидает здание гимназии.

А вот как запомнились «Дни Турбиных» критику и цензору О.С.Литовскому, немало сделавшему для изгнания булгаковских пьес с театральных подмостков:

«Премьера Художественного театра была примечательна во многих отношениях, и прежде всего тем, что в ней участвовала главным образом молодежь. В „Днях Турбиных“ Москва впервые встретилась с такими актерами, как Хмелев, Яншин, Добронравов, Соколова, Станицын, с артистами, творческая биография которых складывалась в советское время.

Предельная искренность, с которой молодые актеры изображали переживания „рыцарей“ белой идеи, злобных карателей, палачей рабочего класса, вызывала сочувствие одной, самой незначительной части зрительного зала, и негодование другой.

Хотел или не хотел этого театр, но выходило так, что спектакль призывал нас пожалеть, по-человечески отнестись к заблудшим российским интеллигентам в форме и без формы.

Тем не менее мы не могли не видеть, что на сцену выходит новая, молодая поросль артистов Художественного театра, которая имела все основания встать в один ряд со славными стариками.

И действительно, вскоре мы имели возможность радоваться замечательному творчеству Хмелева и Добронравова.

В вечер премьеры буквально чудом казались все участники спектакля: и Яншин, и Прудкин, и Станицын, и Хмелев, и в особенности Соколова и Добронравов.

Невозможно передать, как поразил своей исключительной, даже для учеников Станиславского, простотой Добронравов в роли капитана Мышлаевского.

Прошли годы. В роли Мышлаевского стал выступать Топорков. А нам, зрителям, очень хочется сказать участникам премьеры: никогда не забыть Мышлаевского — Добронравова, этого простого, немного неуклюжего русского человека, по-настоящему глубоко понявшего все, очень просто и искренне, без всякой торжественности и патетики признавшего свое банкротство.

Вот он, рядовой пехотный офицер (в действительности — артиллерийский. — Б.С.), каких мы много видели на русской сцене, за самым обыкновенным делом: сидит на койке и стягивает сапоги, одновременно роняя отдельные слова признания капитуляции. А за кулисами — „Интернационал“. Жизнь продолжается. Каждый день нужно будет тянуть служебную, а может быть, даже военную лямку…

Глядя на Добронравова, думалось: „Ну, этот, пожалуй, будет командиром Красной армии, даже обязательно будет!“

Мышлаевский — Добронравов был куда умнее и значительнее, глубже своего булгаковского прототипа (а сам Булгаков — умнее и значительнее своего критика Литовского. — Б.С.).

Несравненно трагичнее созданного автором мелодраматического образа был и Хмелев в роли Алексея Турбина. Да и в целом театр оказался намного умнее пьесы.

И все же не мог ее преодолеть!»

Как видно, Осаф Семенович не читал приведенное в первом томе письмо Булгакову от «Виктора Викторовича Мышлаевского», иначе бы он, наверное, поостерегся так уж хвалить этого героя и предрекать ему счастливую судьбу в Красной Армии.

В статье журнала «Новый зритель» от 2 февраля 1927 года Булгаков отчеркнул следующее: «Мы готовы согласиться с некоторыми из наших друзей, что „Дни Турбиных“ — циничная попытка идеализировать белогвардейщину, но мы не сомневаемся в том, что именно „Дни Турбиных“ — осиновый кол в ее фоб. Почему? Потому что для здорового советского зрителя самая идеальная слякоть не может представить соблазна, а для вымирающих активных врагов и для пассивных, дряблых, равнодушных обывателей та же слякоть не может дать ни упора, ни заряда против нас. Все равно как похоронный гимн не может служить военным маршем».