Михаил Юрьевич Лермонтов

Возьмем на выбор несколько строф из «Измаил-Бея», чтобы показать, что мы имеем дело со старым знакомым. Измаил, прежде всего, исключение из общего людского правила:

Бывают люди: чувства – им страданья;Причуда злой судьбы – их бытие;Чтоб самовластье показать свое,Она порой кидает их меж нами;Так, древле, в море кинул царь алмаз,Но горный камень в свой урочный часЕму обратно отдан был волнами!И детям рока места в мире нет;Они его пугают жизнью новой,Они блеснут – и сгладится их след,Как в темной туче след стрелы громовой.

Толпа дивится часто их уму,Но чаще обвиняет, потому,Что в море бед, как вихри их ни носят,Они пособий от рабов не просят;Хотят их превзойти в добре и зле,И власти знак на гордом их челе.

Как такое исключение из общего правила, Измаил, естественно, одарен и непобедимым умом, силой воли, самыми бурными страстями, одним словом, той демоничностью, соприкосновение с которой не проходит даром другим людям[21].

Свободный горец, дитя вольной природы, он ребенком был оторван от родины и вкусил от плодов цивилизации. На севере, в шуме света, он отдался всем порокам образованных людей, и бурная жизнь опустошила его душу:

…но в других он чувстваСудить отвык уж по своим.Не раз, личиною искусства,Слезой и сердцем ледяным,Когда обманов сам чуждался.

Обманут был он; – и боялсяОн верить только потому,Что верил некогда всему!И презирал он этот мир ничтожный,Где жизнь – измен взаимных вечный ряд;Где радость и печаль – всё призрак ложный!Где память о добре и зле – все яд!Где льстит нам зло, но более тревожит;Где сердце утешать добро не может…

И он вернулся на родину. Когда он ушел вновь в свои родные горы, ему показалось, что для его увядшей души еще возможно возрождение:

И детских лет воспоминаньяПеред черкесом пронеслись,

В груди проснулися желанья,Во взорах слезы родились.Погасла ненависть на время,И дум неотразимых бремя…

Но Измаил ошибся: цивилизованному человеку возврат к прежнему бесхитростному счастию был невозможен. Измаил остался одиноким со своей злобой против русских и со своей сердечной тоской и раскаянием. А на душе Измаила лежал грех: он погубил невинное любящее женское сердце и насмеялся над его чистой любовью.

Измаил – своего рода падший ангел; он изменил вере своих отцов и принял христианство; он порвал связь с непосредственной дикой свободой своей родины, а любить цепи он не научился. Одно осталось ему – найти такую обстановку, среди которой он мог бы забыть, что он человек…

Возродить его к жизни даже новая любовь не в силах:

Не обвиняй меня так строго!

– говорит он влюбленной в него Заре, —

Скажи, чего ты хочешь? – слез?Я их имел когда-то много:Их мир из зависти унес!Но не решусь судьбы мятежной

Я разделять с душою нежной;Свободный, раб иль властелин,Пускай погибну я один.Всё, что меня хоть малость любит,За мною вслед увлечено;Мое дыханье радость губит,Щадить – мне власти не дано!

Горе ему!

Старик для чувств и наслажденья,Без седины между волос,Зачем в страну, где всё так живо,Так неспокойно, так игриво,Он сердце мертвое принес?..

Но Измаил не мог не вернуться на родину: им овладело непобедимое чувство, которое стало для него источником большого душевного терзания. Он был охвачен патриотической ненавистью свободного человека к тем цепям, которые на свободный народ налагает всякая цивилизация.