Михаил Кузмин

Дорогой Renouveau,

вероятно, Вы уже поспели вернуться из Москвы, забыв меня окончательно. Я Вам писал 16 июля, но знаю, что некоторые простые письма не доходят. Теперь все мои помышления направлены на осень, на которую я возлагаю большие надежды и которой приближению очень радуюсь. Но пробуду еще здесь, вероятно, не менее 2-х недель, так что в Петербурге буду не ранее 15–20 августа. Не знаю, хорошо ли мне будет так, как я думаю устроиться, т. е. у Званцевой. Я очень устал от летнего отдыха, гораздо более, чем от зимнего сезона, т<ак> что теперь я почти совсем не пишу и только читаю По и Лукияна[722] в утешение от всех нападок и неприязни, забвения и холодка друзей с другой стороны. Вы как-то говорили, что моя некоторая известность лишает меня части интереса, но в защите я нуждаюсь теперь более, чем когда-нибудь и кто-либо. И тем более мне грустно, что друзья меня забывают. Кого Вы видаете в Петербурге? Вернулся ли Вяч<еслав> Ив<анович>? один ли или с семьей? Что милый Сомов? маленькие студенты?

[723] Как все это давно и далеко! Самая опасная вещь — разлука. Когда-то я «полечу по улицам знакомым»?[724] Я написал ряд стихотворений XVIII в. «Ракеты», посвятив их В. А. Наумову[725]

, и крошечный плохой рассказец «Похороны мистера Смита»[726]. Неохотно и плохо написал немного музыки. Какие плохие стихи Городецкого в «Руне», а Блок, попав в «Знание», прямо с ума сошел, и читая его статью в том же «Руне» то слышишь Аничкова, то Чулкова, то, помилуй Бог, Луначарского[727].

Целую Вас, до свиданья.

Что Москва?

М. Кузмин.

31 июля 1907.

48

НУВЕЛЬ — КУЗМИНУ