Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765

Свадебные празднества продолжались десять дней. Они были завершены торжественным выводом на Неву ботика Петра Первого. Этот обычай был установлен еще самим Петром. По его приказу ботик был разыскан в Москве. Петр сам провел его в 1723 году по Неве в сопровождении судов невской флотилии, отдавших честь первенцу русского флота. Он повелел выводить ботик на Неву каждое 20 августа, учредив ежегодный морской праздник. Но этот указ был тотчас же забыт после его смерти. Елизавета вспомнила о нем и, желая подчеркнуть в свадьбе наследника национальные интересы России, распорядилась возобновить эту церемонию.

Рано утром 30 августа 1745 года Ломоносов видел на Неве необычное зрелище: галера «Днепр» с венецианским ботом и шестью шлюпками прошла по Неве и стала на якорь против Петропавловской крепости. Из крепости был выведен стоявший там ботик. В восемь часов утра галера, взяв его на буксир, повела по Неве. Били барабаны, гремели трубы и литавры. С галеры был учинен салют из 13 пушек. Петропавловская крепость салютовала 21 выстрелом. Ботик торжественно провели по Неве до Александро-Невского монастыря. По дороге его встречали пушечными салютами и барабанным боем. После молебна ботик тем же порядком провели в крепость.[176]

В шумном каскаде свадебных празднеств, проводившихся в Петербурге, словно забыли, что в Академии наук вошло в обычай отмечать подобные события торжественными одами. Шумахер не проявил на этот раз никакой расторопности, а когда Ломоносов и Штелин объявили ему, что приготовили каждый по оде, он с кислой миной объявил, что типография обременена множеством других работ и, кроме того, Академия совершенно лишена средств. Шумахер теперь уже боялся успехов Ломоносова, которые могли упрочить его положение в Академии. И Ломоносову пришлось отпечатать приготовленную оду за свой счет.

В этой оде Ломоносов воздерживался от личных характеристик новобрачных. Ода была условной поэтической идиллией и представляла собой, по собственному определению Ломоносова, данному им вскоре в «Риторике», «возвышенное описание царства любви», где

…горлиц нежное вздыханьеИ чистых голубиц лобзаньеЛюбви являет тамо власть…

Ломоносову нечего было сказать о реальных качествах великокняжеской четы, в особенности наследника престола, о котором он уже успел наслышаться, и он воспевает воображаемый «светлый лик» младых супругов, на которых

Воззреть земля и море тщитсяИ звездный круг к тому приник.

Зная, как озабочена Елизавета вопросом о престолонаследии, Ломоносов заканчивает оду обращением к провидению, чтобы оно сподобило ее «в грядущем лете Петрова первенца лобзать».

В этой оде Ломоносова почти нет обязательных для нее громких сравнений и даже возвышенных мыслей о благе отечества. Лишь в одном месте прорывается пожелание, что теперь

Не будет страшной уж  премены,И от российских храбрых рук Рассыплются противных стеныИ сильных изнеможет лук!

* * *

Весь уклад Петербургской Академии наук втягивал Ломоносова в круг придворных обязанностей. Он был вынужден считаться с интересами двора, чтобы обеспечить себе возможность заниматься науками. Но Ломоносов хорошо сознавал свое призвание. Даже поэтическая деятельность, которая отнюдь не сводилась для него к сочинению официальных од и панегириков, представлялась ему менее значительной, чем его занятия естественными науками. «Стихотворство — моя утеха, физика — мое упражнение», — говаривал он. Его внимание привлекают самые глубокие и острые вопросы физики и химии, и он настойчиво приближается к их решению.

Необходимо было разобраться в самых основных, исходных положениях науки и убедиться, что в них верно и что может послужить для дальнейшего движения исследовательской мысли и что уже устарело, не выдерживает критической проверки и опровергается живым опытом и наблюдениями.

Среди большого числа вопросов, волновавших адъюнкта Ломоносова, все больше и больше завладевала его вниманием проблема тепла и холода.