МИХАЙЛОВ ДЕНЬ

Приоделся Венечка в монастыре, подлечил ноги и исчез уже на долгие годы. А память о его трудах ещё долго жила в моём доме. Происходило нечто необъяснимое — вполне исправная проводка вдруг начинала искрить в том самом месте, где Веня на Успение поставил точку. Электрики, по-моему, уже возненавидели меня — приходили, переделывали и утверждали в итоге, что искрит не проводка, а у кого-то в голове. Тем не менее искушения с проводкой продолжались, но душа уже знала откуда-то: необъяснимые явления имеют своё объяснение, и причина тому — неведомый грех. Смысл этого греха был сокрыт от меня, пока я не прочитала проповедь протоиерея Вячеслава Резникова о том чуде в Кане Галилейской, где на свадьбе «недоставало вина» (Ин. 2, 1—11) Заметим, именно «недоставало» — люди уже выпили, но захотелось ещё. Это потом, как утверждает предание, они станут христианами, и жених примет мученичество за Христа. Но пока есть этот бедный брачный пир и скорбь из-за бедности, а всем так хочется радостной свадьбы. И Христос претворяет воду в вино, чтобы даровать этим людям радость. Да, Господь пришёл на землю ради спасения людей, но через чудо в Кане Галилейской обозначил для нас ту меру отношения к ближним, когда проповеди о спасении предшествует любовь и готовность утешить скорбящих. А много ли радости видят от нас, спрошу я в первую очередь себя, наши неверующие ближние? И тут мне стало тошнёхонько от стыда — в памяти всплыли те хлёсткие, язвительные слова, какими я обличала своего младшего братишку за неверие, а Венечку за грешные посиделки по субботам и уж тем более за работу на Успение. Да разве жестокосердие приведёт ко Христу? «Мы сочувствуем друг другу только когда у нас схожие интересы и пристрастия, — пишет протоиерей Вячеслав. — Если пьём, непьющий — гордец, не уважает. А если в вине не нуждаемся, пьющий нам просто противен». И как для безбожников верующий человек — это сумасшедший, которого надо срочно лечить, так и для нас, цитирую проповедь, «если уж с горем пополам уверовали, сумасшедшим тут же становится любой неверующий, и мы хватаем его, тащим «к спасению», бесцеремонно вырывая всё из его рук».

Словом, мы тащили Вениамина «к спасению», даже не пытаясь услышать его тайную боль. А боли в таких искалеченных людях много — взять хотя бы ту изощрённую пытку зоны, когда за каждым твоим шагом следят «телешушары», а охранники наблюдают за женщиной через телекамеры слежения даже в том заведении, куда царь ходил пешком. От слежки съёживается и каменеет душа. А за одиннадцать лет заточения Венечка так устал от этой тотальной слежки, что не хотел уже ни семьи, ни друзей, но обретал покой только в уединении. Это неправда, что он жаждал работать на Успение. Он пришёл в мой дом ради праздника уединения, а я сделала вид, что не понимаю его.

Только после исповеди в этих грехах проводка перестала искрить. А мне всё чаще вспоминались слова Венечки, сказанные им при прощании:

— Хорошие вы люди, а скучные, и невесело с вами жить.

— А не пропадёшь в миру? Ноги-то обморозил уже.

— Нехай гирше, та инше, — отшутился Венечка и добавил уже без шутовства: — А пропаду, мне без разницы. Мне давно уже безразлично всё.

Десять лет спустя ездила я по своим делам и зашла в сельский храм. Литургия уже заканчивалась, а у Распятия стоял седенький низкорослый человек и плакал, целуя ноги Спасителя. Было в этом богомольце что-то знакомое, и после службы я устремилась к нему:

— Венечка, ты? Как живёшь?

— Лучше всех! У меня теперь домичек есть, мне батюшка выстроил. Пойдём, мой домичек покажу.

Домичек Венечки был маленькой церковной сторожкой, где помещались лишь печка, стол да широкая деревенская кровать с горой подушек под кружевной накидкой. Стены были в иконах, украшенных вербой и бумажными розами.

— Всё, как у бабушки, — сказал Венечка. — Меня бабушка сильно любила, а теперь батюшка любит и объясняет мне всё про жизнь. «Батюшка, — говорю, — почему я теперь плачу? В тюрьме били так, что кровью харкал, а не плакал. В ледяном карцере умирал и волосы к стене примерзли, а у меня ни слезинки. Почему же я плачу теперь?» «А потому, — говорит батюшка, — что был ты, Венечка, оледенелым камушком, а теперь душа твоя оттаяла, и плачет слезами любви». «Батюшка, да я же старый, чтобы влюбляться!» — «Зато Господь тебя, Венечка, любит. Ты чувствуешь это, вот и плачется тебе слезами любви».

Попал Венечка в этот храм после неудачной тяжёлой полостной операции. От слабости работать он уже не мог и лёг умирать на вокзальную скамейку, желая одного: скорей бы отмучиться. Здесь его нашёл сердобольный батюшка, привёз к себе, выходил и оставил жить при храме. С той поры Венечка работает здесь завхозом, сторожем, истопником, электриком. Работы много, а не хватает рук.