МИХАЙЛОВ ДЕНЬ

Так продолжалось два месяца — звоню, а подруга бросает трубку, запрещая приезжать к ней. Тут было явно что-то неладно. Конечно, горе есть горе, но два месяца — изрядный срок для траура, тем более что смерть отца не была неожиданной. Он умер уже в глубокой старости, а перед этим несколько лет угасал в параличе. К сожалению, попытки подруги обратить отца к Богу не имели успеха — он был в своё время профессором кафедры научного атеизма и «антирелигиозником» старой закалки. Веру в загробную жизнь профессор называл «сказкой для малодушных» и, запретив дочери отпевать его в церкви, завещал распорядиться его останками «практично» и «гигиенично», то есть сжечь его тело в крематории, а пеплом удобрить клумбу.

Удобрять клумбу столь кощунственным образом подруга не стала, но захоронила урну с прахом отца в могиле его православных родителей, крестивших сына ещё во младенчестве и водивших его в детстве за ручку в храм. А после кремации начались странности — подруга перестала выходить на работу и, затворившись в квартире, не пускала на порог никого. Когда же обеспокоенные коллеги приехали навестить её, она отказалась открыть им дверь, а в квартире кто-то громко и страшно стонал.

На работе всполошились и позвонили мне с упрёком: «Неужели ты не можешь навестить подругу и выяснить, что происходит? Там, похоже, какой-то кошмар!» Навестить подругу я очень хотела. Но как это сделать, если твёрдо обещано, что не откроют дверь? Думала я, думала и придумала. Однажды подруга взяла у меня книгу, а потом долго извинялась, что забывает вернуть. И, позвонив подруге, я сказала «металлическим» голосом:

— Немедленно верни мою книгу! Она мне срочно нужна для работы.

— Но я, я, — залепетала подруга, — я не могу пока выйти из дома.

— И не выходи. Сейчас я подъеду к твоему дому, сяду на лавочке у подъезда, а ты вынесешь книгу, и всё.

Просидела я на лавочке минут сорок и, не дождавшись подруги, позвонила ей в дверь. В ответ на звонок из квартиры послышался вой и крик подруги: «Не плачь, папочка!» А в квартире с нарастающей силой что-то грохотало, выло, рыдало, и вдруг разом закричали от ужаса подруга и её мать. Там творилось такое, что в беспамятстве страха я замолотила в дверь руками и ногами, выкрикивая непотребное:

— Открой немедленно! Я дверь разнесу!

— Прекрати истерику, Нина, — ответила из-за двери подруга. — Спускайся вниз, я выйду сейчас.

Вскоре она действительно вышла из подъезда. Но в каком виде? Краше в гроб кладут.

— Говори, что случилось, — приступила я к подруге.

— Папа жив и после кремации живёт с нами, — сказала она тихо. — Папа очень страдает, но так изменился после смерти, что не выпускает нас с мамой из дома даже за продуктами в магазин.

— А чем питаетесь?

— Сначала варили крупу на воде, а потом крупа кончилась.

У меня была с собою буханка горячего хлеба, купленного по дороге сюда. «Хлебом пахнет! — оживились подруга. — У тебя есть хлеб?» И по тому, с какой жадностью она набросилась на хлеб, я поняла — она голодает. А подруга вдруг заплакала над хлебом горючими слезами:

— Ты же знаешь папу — благороднейший человек. А теперь такое творит, что стыдно рассказывать, и мы с мамой уже в голос кричим.

— Ты отпела отца?

— Хотела отпеть. Пришла в церковь и спросила у одной бабушки: «Можно ли мне отпеть папу, если он человек крещёный и в детстве веровал в Бога, утратив веру потом?» А старушка как рявкнет на меня: «Грех безбожников в храме отпевать! Им одна дорога — в геенну!»

— Нашла кого спрашивать! — ахнула я. — Ты что — к батюшке не могла обратиться?

— Батюшке надо правду говорить. А разве можно про папу стыдное рассказывать?

В этом вся моя подруга — она действительно неспособна сказать о ком-то худое, а про любимого папу — тем более. И тут я впервые догадалась о причинах, заставивших её таиться от всех: ей легче голодать и терпеть нестерпимое, чем осудить и «опозорить» пусть даже призрак отца.

По договорённости с подругой я тут же поехала в Свято-Данилов монастырь и рассказала эту историю духовнику монастыря архимандриту Даниилу (Воронину), в ту пору ещё иеромонаху. Батюшка долго молча молился, а потом сказал решительно: «Немедленно отпеть!» На следующий день в храме Всех Святых состоялось отпевание усопшего, и призрак после этого из квартиры исчез.

С тех пор прошло уже лет пятнадцать, но объяснения этой истории я не знаю и поныне, хотя спрашивала о том богомудрых отцов. Но тем-то и отличается мудрость от невежества, что ей ведомо благоговение перед тайной, непостижимой земным умом. На мои вопросы отвечали вопросами: а что мы знаем о кончине человека, когда уже в предсмертные, бывает, минуты вдруг обращается к Богу заядлый атеист и умирает в слезах покаяния? И нам ли понять тот ад мучений на мытарствах, когда кричит и стенает душа? Вот и «стучится» иногда страдающая душа в мир живых, умоляя помочь, отпеть, помянуть.