Milch (СИ)

— Смотри на меня, Иден, — и Иден покорно следует указанию. — В глаза смотри, Иден, — и он беспрекословно глядит в эти ее колодезные зеркала дьявольской души лишь потому, что она впервые за все время знакомства назвала его по имени, причем целых два раза — пока она не разжимает, наконец, пальцы обеих рук, даруя ему свободу, которую он тут же использует, ловя ее за волосы и насаживая в самую глотку и разбирая, как она давится и задыхается у него на хую, и как поспешно глотает, захлебываясь от жадности, когда добивается в конце концов желаемого. Иден не знает даже, хорошо ему или плохо, когда Тамара вылизывает его, словно кошка, от колен до ушей, как будто всю жизнь об этом мечтала, знает только, что дрожит теперь еще сильнее, чем прежде, и что в поцелуях ее помимо всех прочих привкусов отчетливо сквозит то же самое беспросветное отчаяние, с которым он дрочит на нее едва ли не каждую ночь, голова у него болит и кружится, все это напоминает какой-то весьма странный, очень мокрый и не слишком приятный сон, особенно тогда, когда он нагибается за штанами, а разогнувшись, обнаруживает, что Тамара в своей вселенской печали уже изволила взлететь вверх по лестнице и заперлась теперь у себя дома на ключ. Открывать она, конечно, и не думает, сколько бы он ни стучал, сколько бы ни звал ее по имени, ни обзывал, ни угрожал, голова от всего этого шума болит только сильнее, еще более изнурительно от полной невозможности разобраться в происходящем, кроме того, что оно — унизительно. Непростительно, незабываемо, невыносимо унизительно. Выломать дверь к ней в квартиру он, тем не менее, не может, потому что она бронирована, и от технического бессилия в сочетании с врожденной невозможностью капитулировать Иден впадает в конце концов в подобие истерики, пока не плачет, но еще часик-другой таких воплей — и разревелся бы любой морпех.

— Что я тебе сделал вообще, — шрайком вопрошает Иден в замочную скважину. — Какого хуя ты меня так ненавидишь, подлая сука, ведьма проклятая?!

Этого Тамара у себя в крепости, которую представляет собой квартира в отсутствие опекунши, вынести, по-видимому, не может, так как прибегает к помощи дверной цепочки, чтобы глянуть на него в щелочку с бесконечным презрением и полюбопытствовать вместо ответа:

— Ты не устал часом?