Миллион в воздухе

Однако через несколько лет Кларисса пресытилась разговорами о литературе и искусстве, которые неизменно сводились к тому, кто получает больший гонорар. Так или иначе, с этого времени ее видели исключительно в обществе предпринимателей, банкиров и офицеров. В эпоху Второй империи[9] состояния сколачивались быстро, страна развивалась фантастическими темпами, и у Клариссы никогда не было недостатка в покровителях. Что касается военных, то они хоть и не могли похвастаться внушающими трепет богатствами, но, в конце концов, были молоды и обладали отличными фигурами.

А время меж тем шло, и, как всегда, незаметно подкралась смена эпох, когда то, что казалось незыблемым, рухнуло в один миг. Что-то не заладилось, глава режима утратил прежнюю хватку, грянула война, затем Коммуна, и империи пришел конец. Новые власти разделались с коммунарами, которые успели всем надоесть (уничтожая дворцы и памятники, господа бунтовщики нанесли Парижу больший урон, чем впоследствии обе мировые войны, вместе взятые). Затем власти посовещались и большинством в один голос пришли к мысли о том, что Франции нужна республика. На этом и решено было временно остановиться.

А Кларисса…

Клариссе, казалось, уготовано личное крушение – обыкновенное для женщин, которые когда-то были молоды и красивы, но теперь уже не так молоды и, увы, далеко не так красивы. Ей было уже под сорок – возраст, когда мужчина еще может считать себя молодцом, но женщина (по мнению большинства) может считать лишь морщины. Впрочем, у Клариссы оставались кое-какие деньги – не так много, как она рассчитывала, потому что ее образ жизни требовал определенных расходов, а они не всегда подчинялись контролю. Так или иначе, она подвела итоги, пришла к выводу, что при некоторой экономии сможет прожить безбедно столько же, сколько прожила, и решила остепениться. Не впадая в ханжество, но и не щеголяя былыми подвигами, она поселилась в скромной квартирке с видом на Лувр и Сену и покорилась течению времени. Порой ее навещали старые друзья, что в данном случае равнозначно выражению «старые любовники». Они давали ей советы, как выгоднее вложить оставшиеся деньги, вспоминали легкомысленные времена империи, вздыхали и порой задерживались дольше, чем требовали приличия. Так прошло несколько лет, и наступил 1895 год.

В далеком Девоншире Джозеф Уинтерберри, располневший и обрюзгший, с красным лицом, все еще тешил себя надеждой, что когда-нибудь опозорившая его жена вынуждена будет вернуться, дабы не умереть в нищете. На этот случай у него было заготовлено несколько речей, одна выразительнее другой. Но ни одна ему не понадобилась. Однажды утром он раскрыл газету и прочитал, что во Франции скончался маршал Поммерен, принадлежавший к довольно знатной семье и оставивший недурное состояние. Половину маршал завещал Франции на создание морского музея имени Поммерена, так как всю жизнь мечтал о море, хоть и сражался исключительно в сухопутных войсках. Вторую половину покойник в память о добрых старых временах оставил своей хорошей знакомой, англичанке мадемуазель Клариссе Фортескью. В газете сообщалось, что, получив наследство, мисс Фортескью сделается богаче на миллион полновесных, восхитительных золотых франков разом.

Узнав, что негодяйка-жена, осрамившая его имя, на старости лет заделалась миллионершей вместо того, чтобы приползти к его порогу и далее по программе, мистер Уинтерберри вытаращил глаза, несколько минут пытался выговорить хоть что-то, но побагровел еще больше, а затем упал лицом в тарелку. С ним приключился удар, и через несколько часов он умер.

Сыновья Клариссы и мистера Уинтерберри – Джозеф-младший, Генри, Уильям и Роберт – были к тому времени раскиданы судьбой по всей Англии и ее заморским территориям. Джозеф пытался с переменным успехом торговать на Барбадосе, Генри с женой и детьми занимался земледелием в Суррее, Уильям занимал небольшой пост в Индии, а Роберт с семьей мирно жил в Литл-Хилле. Тем не менее удаленность не помешала братьям собраться и обсудить создавшуюся ситуацию.

Конечно, они прекрасно знали, что, вопреки тому, что им твердил отец, их мать живехонька и вполне сносно существовала в Париже. За истекшие годы ни Кларисса, ни сыновья не предпринимали попыток повидаться. Они не обменивались письмами, мать не знала о рождении детей, которых к нынешнему времени насчитывалось: пятеро – у Джозефа-младшего, двое – у Генри, шестеро – у Уильяма и еще трое – у младшего Роберта. Даже в разговорах между собой братья избегали упоминать имя Клариссы, само существование которой было укором их честной фамилии. В глубине души, вероятно, они бы и в самом деле предпочли, чтобы она умерла, но судьба распорядилась совершенно иначе, и к такому повороту событий они оказались не готовы.

– Да, маршал… – вздохнул Генри, барабаня пальцами по столу.

– Миллион! – со значением вставил Джозеф-младший.

– Интересно, сколько это будет в фунтах? – робко спросил Роберт.

– Какая разница, – отмахнулся практичный Уильям, – уж, во всяком случае, не твои десять фунтов годового дохода!