Миллионщик

Еще посмотрели внизу, все было в полном порядке и все же, для очистки совести, решили посмотреть третий вариант. Особняк располагался на Обводном канале, в первой половине XIX века это была черта города, так что когда-то это был загородный дом. Особняк в два раза больше чем «у грифонов», но требует существенного ремонта, так как стоял без хозяев лет пять. Плюс – большой участок с садом, но тоже запущенным. Посоветовался с Машей и она сказала, что дом возле мостика с крылатыми львами ей понравился больше всего.

Мы поехали обратно на Екатерининский канал, чиновник составил смету ремонта и проставил примерную сумму, сказав, что это формальность – все за счет двора. Я подписал смету «косметического» ремонта – побелка, выравнивание стен, ремонт паркета, уборка мусора, в смету входил и ремонт мебели с ее перетяжкой, обивка стен штофной тканью. Потом настал черед договора, обратил внимание на один не понравившийся мне пункт. Дворец передавался мне в пользование со всем движимым и недвижимым имуществом на десять лет при условии невыезда из Российской империи, если это условие соблюдалось, то после десяти лет он переходил в собственность мою и моих наследников, а так, до истечения десятилетнего срока, оставался собственностью казны. Спросил чиновника, почему такое условие. Получил ответ, что это распоряжение государя императора, а потом чиновник пояснил, видя мое недоумение, что выездом за пределы империи считается проживание в текущем году более полугода в общей сложности за границей, или смена подданства. Ну что же, это логично с государственной точки зрения, – подумал я и подписал договор. Чиновник помахал бумагой в воздухе, чтобы просохли чернила и сказал, что в течение месяца, до Рождества, они подготовят основной дом для проживания, а до февраля закончат с флигелями.

Вернулись в гостиницу и Маша, присев ко мне на колени и обняв меня, сказала, что теперь у нас есть свой дом и Петербург ей нравится больше чем Москва. Спросил, почему, и она объяснила, что ее не приняли в соседской среде на Рогожской, она не раз слышала за спиной: «вот, арапка пошла, ишь, вырядилась как барыня какая». Женщины на Рогожской одеваются странно и смотрят всегда исподлобья, как зверьки какие, поэтому ей было очень грустно без меня, если бы не Аглая, она бы за месяц с ума сошла. А здесь, в Петербурге, мы начнем жить заново и по-другому. Потом мы пошли обедать и прямо во время обеда в ресторан заявился фельдъегерь с пакетом от государя на мое имя. Я расписался в получении и офицер, козырнув, четко повернулся кругом и вышел из ресторана. Публика поглядела на нас с уважением, мол, государственный человек, не всем пакеты прямо на обед доставляют. Я сломал печати и прочитал предписание прибыть завтра в Гатчино к 12:00, коляска будет у «Англетера» в четверть десятого.

Вернувшись в номер, взял телефонный рожок и попросил телефонную барышню соединить меня с дежурным по Военно-медицинской академии. Представился и попросил перезвонить мне профессора Иванова Ивана Михайловича. Через полтора часа профессор позвонил и я пригласил его отужинать сегодня вечером в «Англетере», сказав, что хочу еще раз обсудить лечение великого князя, так как завтра мне назначен прием у ЕИВ. Профессор поблагодарил, но отказался, ссылаясь на неотложные дела, но сообщил, что сразу же по прибытии отдал пакет Пашутину, который на следующий день передал его государю. На словах он сообщил начальнику академии то же, что и написано в промежуточном эпикризе,[99] подписанном нами троими. Никаких новостей из Ливадии он не получал.

16 ноября 1892 г, Гатчинский дворец.

На этот раз в кабинете императора генерала Черевина не было, зато присутствовала Мария Федоровна, она же и начала разговор, спросив на основании чего я издевался над Георгием Александровичем и доктором Алышевским. Ага, все ясно, первым делом Ясоныч побежал жаловаться, стервец. Я ответил, что никого не пугал и ни над кем не издевался (свидетель – ротмистр Ардабадзе), наоборот, Владимир Ясонович принял меня крайне невежливо. Издевательством над великим князем я могу считать его, так называемые, «методы лечения», что вместе с отсутствием всякого медикаментозного лечения и постоянными путешествиями привело к тому что сейчас есть – открытой форме туберкулеза, когда уже идет распад легочной ткани и мириады бактерий не только пожирают легкие больного но и выбрасываются во внешнюю среду, делая его источником опасности для окружающих.

Из-за этой опасности мне пришлось категорически настоять, невзирая на противодействие Алышевского, на ношении всем персоналом, связанным с обслуживанием и лечением больного, халатов и шапочек, обработкой помещений дезинфицирующими жидкостями и проветриванием помещений, когда в них нет Георгия Александровича. Поскольку я сам проводил много времени с больным, мне пришлось принимать свой препарат для профилактики, чтобы самому не заболеть. Сказал, что письмо и рисунок Георгия надо прогладить с двух сторон горячим утюгом, прежде чем давать его детям.