Милосердие палача

– Ну и чего их по штабам возить? – спросил красноармеец. – Шлепнуть в какой канаве – и вся песня.

– Да ты шо! – даже возмутился Савельев. – А революционная законность?

– Оно конечно… тоже… – озадачился красноармеец. – Ну пускай тогда еще чуток поживут.

И разъезд выехал из тесного махновского кольца, не ведая, что еще мгновение назад был на расстоянии комариного хоботка от смерти.

– Глядишь, еще свидимся. По одной земле ходим, – уже издалека крикнул конопушный командир разъезда.

Пришпорив коней, они поскакали к холмам. Старцев тоскливым взглядом провожал скрывающихся за зарослями вишенника всадников. Тронулись и махновцы. Заторопились. Савельев подъехал к бричкам, расхохотался:

– Ну, дед, ты теперь у нас будешь главный вражина! – сказал он. – Я все думал, хватит у кого из вас дури шо-нибудь выкрикнуть! Не, образованные!.. Нам тоже лишняя кровь ни к чему, мы ее в достатке пролили…

Доренгольц, вопреки всему, проехал с ними не десять верст, как обещал, а значительно больше – опасался, как бы ночью не заблудились.

Земля вобрала в себя влагу и вновь дышала теплом, но духоты не было. Прекрасная ночь для конной езды, если не торопишься, если тебя не одолевают тяжелые мысли.

Конек Кольцова бежал рядом, привязанный к задку линейки. Была бы упряжь, его можно было бы пристегнуть к одной из оглобель – и гнедой стало бы легче. Но упряжи не было.

Миронов, погоняя тяжело бегущую лошадку, шептал себе под нос какие-то слова. Кольцов разобрал только: «Я им, видишь ли, нанялся…» и «Скоро они меня в красные герои запишут».

Утро осветило плоскую зеленую равнину, которой, казалось, не было конца и края, и лишь в дальней дали, в голубой дымке, вырисовывались невысокие холмы. До них было еще ехать и ехать…

Но доехали до холмов. На одном из них темнел ветряк, крылья его из-за отсутствия ветра были неподвижны. А впрочем, и молоть было уже нечего. Прошлогоднее зерно кончилось, а нового еще не дождались.

Дорогу то и дело перебегали суслики: у них была утренняя суета. Но некоторые стояли возле своих норок на часах, сложив на груди лапки и живо интересуясь природой и всем, что творилось вокруг. Время от времени они перекликались. И в этом их пересвистывании ощущалась какая-то тревога. Человек ушел отсюда, оставив незасеянными поля – и теперь им грозил недостаток корма.

– Хлеб войны, – отвечая каким-то своим мыслям, мрачно сказал Миронов.

– Вы имеете в виду лебеду? – спросил Доренгольц.

– Сусликов. На будущую весну эти суслики очень пригодятся. Будут спасать от голода. Мясо ничего, съедобное.

– Вы ели?

– Я все ел. У меня веселая биография, – ответил Миронов.

– Я своим рабочим давал по полтора фунта говядины в день, – сказал Доренгольц. – Когда была посевная или уборка.

И замолчал, прислушиваясь к музыке кузнечиков, которые уже обсушили свои крылья. Потом продолжил:

– Боже мой, какая была степь весной, когда меня вывозили папенька и маменька. Какие цветы! Вначале желтые и красные тюльпаны, брандушки, розовые бульбокодии, белые шафраны, а чуть позже начинались гиацинты и кроваво-красные пионы… Мне казалось, что жизнь летом будет необыкновенно красивой. Но потом вдруг все рыжело и потухало, становилось скучным, однообразным… Майн готт! Так и моя жизнь!..

Миронов хотел что-то сказать, но промолчал. Насторожился и Кольцов, придерживая Шоша под мешковиной, но так, что его в любое мгновение можно было достать.

Далеко, за дубняком, виднелось большое село с журавлями колодцев, с веселыми белыми хатками под камышом. А совсем близко, из зарослей бурьяна, молочая и дикой конопли, показалось им, торчали какие-то чучела. Затем эти чучела зашевелились, шляпы их поплыли по направлению к дороге и вновь застыли. Люди в зарослях еще какое-то время изучали линейку, количество седоков и вообще возможную их боеспособность. Затем, уже достаточно смело, на дорогу вышли шестеро или семеро сельских хлопцев с винтовками и обрезами. Видимо, это были «ночные махновцы», из числа тех селян, которые днем работают, а вечером превращаются в махновских бойцов и разведчиков. Или просто в грабителей.

Миронов притормозил.

– Хто такие, куды? – спросил самый старший.

Винтовки парни держали небрежно дулами вниз: уж больно смирно и безобидно выглядели проезжающие.

Кольцов чуть напрягся и нащупал обе рукояти Шоша. С такого расстояния он скосил бы всю группу одним магазином. Но стрельба вблизи села была бы не лучшим выходом.

И тут свои способности проявил бывший «граф», ныне ездовой. Он бойко заговорил по-украински, чисто, щиро, без москальского акцента, со снисходительно-повелительными интонациями.

– Хто тут грамотный, пановэ? – спросил он.

Один из парней выступил вперед. Миронов протянул ему пропуск, подписанный Задовым. Видимо, имя и подпись Задова были достаточно известны в этих краях. Хлопец объяснил своим друзьям:

– От Левы Задова громадяне, – он снял свою соломенную шляпу. – Хай йидуть!

– Був тут хто пэрэд намы? – спросил Миронов.