Милые кости

Мой отец выпрямился. Бакли потянулся вверх и достал рукой лампу.

– Чем ты тут занимаешься? – спросил отец.

– Неужели непонятно, чем я тут занимаюсь?

Она сидела на крышке унитаза, закутавшись в большое махровое полотенце (из тех, что моя мама отбеливала, из тех, что развешивала на веревке, потом снимала с веревки, складывала в бельевую корзину, относила в дом, убирала в комод…). Ее левая нога, вся в белой пене, стояла на краю ванны. В руке моя сестра сжимала папину бритву.

– Не сердись, – сказал отец.

– Ну, извини. – Линдси опустила глаза. – Неужели я даже в таком месте не могу побыть одна?

Мой отец поднял Бакли через голову.

– На полочку, сын, на полочку, – сказал он, и Бакли, ошалевший от запретного счастья, опустил ноги на длинную полку, оставляя грязные следы на безупречном кафеле.

– Теперь прыгаем вниз.

Это было проще простого. Холидей уже стоял на подхвате.

– Не рановато ли тебе ноги брить, милая? – заметил мой отец.

– Бабушка Линн с одиннадцати лет это делает.

– Бакли, забери-ка собаку и ступай к себе. Я сейчас приду.

– Давай скорей, папа.

Бакли все еще был малышом, которого папа мог усадить к себе на плечи – пусть не сразу, пусть с некоторыми трудностями, но все же так, как положено отцу. Однако при виде Линдси моего папу пронзила совсем другая боль. Когда-то меня, новорожденную, купали в этой ванне, потом я училась ходить, и меня поднимали, чтобы я могла дотянуться до раковины, но мне не суждено было стать такой, какой сейчас открылась ему моя сестра.

Когда за Бакли закрылась дверь, папа обратился к моей сестре. Он заботился о двух дочерях сразу, уделяя вдвое больше внимания одной.

– Не порезалась?

– Еще не успела. Слушай, папа, ты можешь оставить меня в покое?

– Это то самое лезвие, которое было в станке?

– Допустим.

– Знаешь, от моей щетины оно затупилось. Давай-ка я тебе новое принесу.

– Давай, – согласилась моя сестра, превращаясь в его крошку-дочурку, которую можно носить на плечах.

Он спустился вниз и прошел через весь дом в общую ванную, которой по-прежнему пользовался на пару с Абигайль, хотя они давно уже спали в разных комнатах. Достав из шкафчика упаковку бритвенных лезвий, он почувствовал, как по щеке ползет предательская слеза. И только где-то в глубинах сознания мелькнула мысль: «Этим должна заниматься Абигайль».

Вернувшись к моей сестре, он показал ей, как менять лезвие, и дал пару советов.

– Осторожнее у коленок и на щиколотках, – сказал он. – Мама их называет опасными зонами.

– Ладно уж, оставайся, если хочешь, – смягчилась Линдси. – Только вдруг я порежусь и тебя кровью перепачкаю? – Тут ее как ударило. – Ой, пап, ты садись.

Она встала и пересела на край ванны, а папа опустился на крышку унитаза.

– Все нормально, родная моя, – сказал он. – Давно мы с тобой не беседовали о твоей сестре.

– А зачем? – спросила Линдси. – Она и так рядом, повсюду.

– Похоже, твой братишка вполне оправился.

– От тебя не отлипает.

– Верно, – кивнул мой отец и поймал себя на том, что ему это приятно.

– Ой! – вскрикнула Линдси, заметив, как сквозь белую пену просачивается красная капля. – Как назло!

– Прижми порез большим пальцем. Это остановит кровь. Выше колена не заходи, – посоветовал он. – Мама всегда этим ограничивается, если, конечно, не ехать на пляж.

Линдси выпрямилась:

– Не помню, чтобы вы ездили на пляж.

– Раньше ездили.

Мои родители познакомились в магазине «Уона-мейкерс», где оба подрабатывали во время студенческих каникул. Он посетовал, что комната отдыха для персонала насквозь провоняла никотином, а она с улыбочкой вытащила свою неизменную пачку «Пелл-Мелл». «Не в бровь, а в глаз», – сказал он и просидел рядом с ней весь перерыв, давясь от табачного дыма.

– Не пойму, на кого я больше похожа, – сказала Линдси, – на бабушку Линн или на маму?

– Я всегда считал, что вы с сестрой похожи на мою мать, – ответил он.

– Пап?

– Да?

– Ты все-таки считаешь, что мистер Гарви замешан в этом деле?

Два электрода наконец-то сблизились и заискрили.

– Ничуть не сомневаюсь, родная моя. Ничуть.

– Почему же Лен его не арестовал?

Линдси закончила терзать левую ногу и в ожидании ответа неловко подняла вверх бритвенный станок с клочьями пены.

– Даже не знаю, как объяснить, – начал мой отец, с трудом выдавливая слова: он никогда и ни с кем не делился такими подробностями. – Помнишь, я был у него во дворе и помогал сооружать этот шатер – он еще говорил, что, дескать, возводит его в память о жене, и я твердо помню, он называл ее Софи, а у Лена почему-то записано «Лия»; так вот, его повадки не оставили у меня ни малейших сомнений.

– Все говорят, он с прибабахами.

– Это понятно, – сказал отец. – Но с другой стороны, с ним никто напрямую не общается. Соседи не могут знать природу его странностей.

– Какую еще природу?

– Насколько он безобиден.

– Холидей его на дух не переносит, – сказала Линдси.

– Вот именно. Чтобы наш пес так захлебывался лаем… В тот раз у него даже шерсть на загривке поднялась дыбом.

– Копы считают, ты на этом зациклился.

– Копы заладили: «Улик нет». А без улик и – ты уж прости, родная моя, – без трупа у них нет ни зацепок, ни оснований для ареста.