Милый друг Ариэль

Александр, может быть, и заменил меня, но пока еще не убил. Я была полна решимости пригвоздить его к стенке. Между двумя Ватто!

Глава VI

По утрам я всегда читаю «Ле Паризьен». Это моя любимая газета, склонная к досужим сплетням, но не слишком, серьезная, но не занудливая, а главное, свободная от всех этих якобы независимых суждений, которые ни к чему не ведут. Во Франции дозволено дискутировать только по тем вопросам, где все и во всем согласны. За пять лет следствия по делу «Пуату» я не нашла ни одного печатного издания, где могла бы выступить с заявлением, что была в своем праве, беря деньги, коль скоро мне их предлагали. Это вполне разумный поступок, но в Париже такие вещи не говорятся вслух. И никто этого не напечатал.

Привыкнув к чудесам со дня моей встречи с Гарри, я первым делом изучаю гороскоп. В одно прекрасное мартовское утро он возгласил: «Вы действуете как смутьян, и это сбивает с толку ваших партнеров. Усовершенствуйте ваши планы». Час спустя в специальном выпуске «Франс Инфо» объявили о начале следствия против Александра! По какому обвинению? В сокрытии злоупотребления общественным имуществом. О чем шла речь? О рисунках Ватто. Мое письмо попало в цель. Наш старина Лекорр не подкачал, он свое дело знает. А уж автор гороскопа и подавно. Через неделю он предсказал: «Нынешнее расположение планет укрепит вашу уверенность в себе. Более того, оно поможет вам проявить себя с полным блеском. Смело вступайте в борьбу, дабы осуществить свои планы». И как вы думаете, кто после этого звонит в дверь? Курьер издательства «Деларут», который вручает мне довольно весомую коробку — десять экземпляров книги-альбома «Лесюэр».

Неужто я и впрямь любимица планет? Да, без сомнения. Я действительно держала в руках папину книгу. Великолепную книгу! Небольшую, формата школьной тетради, и не очень толстую, всего-то семьдесят страниц, зато изданную с тонким, безупречным вкусом. На черной обложке ярко выделялось имя художника, написанное золотыми буквами, и репродукция картины «Калигула, погребающий пепел матери в гробнице своих предков». Текст книги занимал двадцать страниц, остальные сорок были отведены репродукциям. Арт-директор явно любил эффекты. Каждый холст размещался как минимум на целой странице, а самые большие и вовсе на разворотах. Подписи к ним, составленные моей матерью, были собраны в конце книги. Все издание выглядело просто потрясающе. Я плакала в три ручья. Одному Богу известно, как мне ненавистны эти слезливые женские слабости, но тут я была не в силах удержаться: прижимая к себе эту книгу, я обнимала моего отца, и плотина между моим горем и мною рухнула в один миг. Наконец Фабрису это надоело. Он похож на меня: мелодрама пробуждает в нем цинизм. Он не любит, когда из маленьких трагедий устраивают одну большую. И, как человек, имеющий все на свете, раздраженно объявил мне, что нельзя иметь все на свете:

— Одно из двух: либо ты изображаешь плаксивую дурочку, либо мстишь. И если ты выбрала борьбу, то осуши слезы. Иначе тебя примут за лицемерку. Лучше позвони в «Матч».

Что я и сделала. С этими людьми о драмах можно было забыть. Спустя неделю они посвятили альбому целых шесть страниц, сопроводив их, плюс к статье о самом, Лесюэре, замечательным коротким текстом Франсуа. В нем папа изображался старым рафинированным интеллигентом, невольно замешанным в скандал и походя загубленным в схватке по вине одной из тех мелких сошек, которые лижут зад своему начальству и наносят предательские удары всем нижестоящим. Взяв в руки эту газету, я наконец ощутила изысканную сладость мести. Этой мерзкой гадине Сейрен, чье имя явственно угадывалось в статье, отныне суждено навеки остаться в прихожей, где она пользовалась своей дворянской приставкой как щеткой для чистки барских сапог. Вне себя от радости, я вручила Франсуа то, что он выпрашивал у меня уже много недель, — две фотографии рисунков Ватто, висевших в рамках над столом Александра. Сомневаться в подлинности не приходилось: слишком хорошо все знали этот кабинет. А в качестве премии я добавила пару других снимков, привезенных из Луксора: на них мы с Александром сидели, нежно обнявшись, в фелуке посреди Нила. Эти изображения, дар Египта, должны были привести в восторг главного редактора. Упиваясь собственной низостью, я поведала Франсуа массу подробностей о нашей поездке и о том, как Александр развлекался, бегая от встреч с египетскими чиновниками. Мне следовало бы устыдиться: я вываливала сплетни, как самая вульгарная консьержка, разве что не в швейцарской. А я вместо этого ликовала. И вдруг обнаружила, в чем состоит истинная слабость моего бывшего любовника: он мог очаровать, мог завлечь, мог развеселить, но он не внушал страха. Прекрасно умея вызвать восхищение, он не умел вызывать боязнь. И теперь, когда он был повержен, окружающие спокойно могли топтать его. Если бы даже я в этом усомнилась, мне быстро доказали обратное. На сцене снова возникла Коринна Герье.