Милый Эдвард

Вероника выходит из поля зрения, и теперь, когда пассажирам не на чем сосредотачивать внимание, они берутся за книги или журналы. Некоторые закрывают глаза. Кондиционеры начинают шипеть громче, и люди испытывают дискомфорт – отчасти потому, что звук идет сверху, а еще потому, что на них дует ледяной воздух.

Джейн Адлер плотнее натягивает свитер, чтобы отогнать холод, и чувствует себя виноватой за то, что не закончила сценарий до полета. Она ненавидит самолеты, а теперь ей вдобавок приходится лететь отдельно от семьи. Это наказание

, думает она. За мою лень, за то, что не успела сделать вовремя, за то, что я вообще ввязалась в это безумное дело. Она очень долго писала для сериала, производство которого шло в Нью-Йорке, потому что работа не предполагала переездов. Но вот она здесь, хватается за шанс, приступает к новой работе и летит на самолете.

Мысли ведут по знакомому маршруту, и она послушно следует: когда Джейн встревожена, она вспоминает моменты из своей жизни, возможно, чтобы убедить себя, что и у нее есть история. И уж если она смогла воссоздать воспоминание, то способна создать нечто большее. Вот она с сестрой бежит по гладкому канадскому пляжу; вот молча делит газету с отцом за кухонным столом; вот писает в общественном парке после того, как выпила слишком много шампанского на вечеринке в колледже; вот наблюдает за Брюсом, который задумчиво морщит лицо, стоя на углу улицы в Вест-Виллидж; вот рожает младшего сына без анестезии, в горячей ванне, пораженная бычьим воем, поднимающимся из легких. Вот стопка из семи любимых романов, которые она обожала и перечитывала с детства, и ее лучшая подруга Тилли, и платье, которое она надевает на все важные встречи, потому что оно помогает чувствовать себя подтянутой и худой. Вот вспоминает, как бабушка поджимала губы, посылала воздушные поцелуи и звучно напевала: «Привет, привет!»

Джейн пробирается сквозь бессмысленное и осмысленное, пытаясь отвлечься от того, где она находится и куда направляется. Ее пальцы нащупывают место под ключицей, где живет родимое пятно в форме кометы, и надавливают на него. Детская привычка. Она давит так, словно хочет установить связь со своим настоящим, истинным «я». Давит до боли.

Криспин Кокс смотрит в окно. Нью-йоркские врачи, лучшие нью-йоркские врачи – а разве может быть кто-то авторитетнее? – убедили его пройти курс лечения в специализированной клинике в Лос-Анджелесе. «Они знают этот вид рака от и до, – сказали ему нью-йоркские врачи. – Мы пристроим вас в экспериментальную программу». Огонь в глазах врачей был ему знаком. Врачи не хотели, чтобы Криспин умер: если он окажется побежденным, это значит, что однажды победят и их. «Сильные люди идут до конца. Они не сдаются. Они горят, как чертово пламя». Криспин согласно кивал – конечно же, он одолеет эту несчастную болезнь. Конечно, она не сломит его. Но месяц назад он подхватил вирус, который одновременно лишил его энергии и наполнил тревогой. Новый голос проник в его голову, тот, что предвещал гибель и заставлял его усомниться в себе. Вирус отступил, но тревога осталась, и с тех пор он почти не выбирался из своей квартиры. Когда лечащий врач позвонил, чтобы назначить последнюю встречу перед отлетом и проверить анализы крови, Криспин сказал, что слишком занят.

На самом деле он попросту боялся, что анализы подтвердят его опасения. Он пошел только на одну уступку этой новой, нежеланной тревоге – нанял сиделку на время полета.

Криспин не хотел оставаться в небе один.

Брюс Адлер смотрит на своих мальчиков; их лица не выдают ни единой эмоции. Ему кажется, что он уже слишком стар для того, чтобы понимать сыновей. Несколькими днями ранее, ожидая столик в их любимом китайском ресторане, Брюс наблюдал, как Джордан заметил ровесницу, которая пришла со своей семьей. Два подростка смотрели друг на друга, склонив головы набок, а затем лицо Джордана просияло – с таким же успехом оно могло бы расколоться пополам – и он широко улыбнулся. Казалось, он предлагал незнакомке все, что у него было: свою радость, свою любовь, свое сознание, свое безраздельное внимание. Он посмотрел на девушку таким взглядом, каким никогда не смотрел на отца. Брюс даже не знал, что у сына есть такой взгляд.

Бенджамин ерзает в тесном кресле. Он хотел бы оказаться в кабине, за закрытой дверью. Пилоты говорят как военные, по готовому коду, с бойкой точностью. Если бы он знал этот код, его грудь разжалась бы. Ему не нравятся храп и болтовня вокруг. Его беспокоит вольное поведение гражданских лиц. Белая дама рядом с ним пахнет яйцами, и она дважды спрашивала его, был ли он в Ираке или «в том другом месте».