Милый Эдвард

– Хочу, чтобы ты знал: я рада тому, что тебе нравится Шай. У нее никогда не было настоящих друзей. Манерность утомляет ее, как и меня. Я пытаюсь научить ее, чтобы она вела себя как девочка, но… – Она вздохнула. – Мне не по душе такое. Ей никогда не нравились куклы. Она частенько оскорбляет людей. Раньше она даже дралась с другими девочками. Наверное, я слишком надеялась на то, что ее воспитанием займутся книги. Она одинока.

– Она мне нравится, – ответил Эдвард, хотя нравится – немного неправильное слово. Шай была для него глотком свежего воздуха, он нуждался в ней.

Беса отступила в сторону.

– Я просто хочу убедиться, что ты не чувствуешь себя обязанным нам. Ты – настоящее чудо, благословение. Я с самого начала знала, что ты поможешь своей тете. Бедняжка Лейси изо всех сил пыталась завести ребенка. Теперь ей есть о ком заботиться.

Эдвард уже почти начал мотать головой, желая выразить несогласие, но потом передумал. Ему казалось, что его переезд оказал на тетю противоположный эффект: он нарушил привычную жизнь Лейси, и теперь она, как и он, пыталась справиться с ситуацией. Иногда ее лицо выглядело таким же бледным, как и грусть, поселившаяся внутри Эдварда, а иногда он ощущал ее наэлектризованный гнев, направленный на Джона. В иных случаях она цеплялась за мужа, когда он приходил с работы, как маленький ребенок за родителя. Жизнь Эдварда превратилась в кошмар. И Эдвард понимал, что он сам – часть кошмара, в котором живет Лейси.

Он вспомнил детскую в доме дяди и тети, уставленную книгами, вспомнил кресло-качалку у окна. Когда он вошел туда впервые, его тело дернулось назад. Он хотел уехать немедленно, каким-то образом понимая, что эти четыре стены не вынесут горя Лейси, и его собственного. Горя от нерожденных детей и погибших родителей. Он последовал за Бесой вверх по лестнице, чувствуя, что количество призраков, идущих за ним, множится.

Утро Эдварда начиналось на диване с тарелки соленых крекеров. Однажды Джон просто решил попробовать, и получилось. Жевать почти не нужно. После утренней тарелки они с Лейси отправлялись на прием к физиотерапевту. В перерывах между встречами тетя ходила взад и вперед по лестнице с корзинами белья. В обед она давала Эдварду вторую тарелку, а затем садилась рядом и смотрела одну из дневных мыльных опер. Дело там разворачивалось в больнице, и Лейси как-то сказала Эдварду, что она и его мама смотрели это шоу каждый день, когда были подростками.

– Значит, вы всю жизнь наблюдаете за этими актерами? – изумленно спросил Эдвард.

Сюжет мелодрамы разворачивался медленно и часто повторялся, что казалось Эдварду верным решением. Персонажи накапливали проблемы, а затем аккуратно нащупывали решения. Большинство сцен происходили либо в палатах больницы, либо, по какой-то причине, на городском причале. Эдвард и Лейси молча наблюдали за происходящим с серьезностью, которая позабавила бы Эдди.

Когда Джон приходил домой после работы, Эдвард смотрел на тетю, пытаясь углядеть признаки напряжения. Джон всегда с опаской входил в комнату к жене, и Эдвард понимал, что это раздражает тетю. После ужина Лейси поднималась наверх, и наступала очередь Джона садиться рядом с Эдвардом. Он что-то печатал то на планшете, то на ноутбуке. Дядя редко когда не пялился в экран.

Эдвард держал очередную тарелку на коленях и считал в уме (так же он делал при игре на пианино): измерял интервалы между укусами. Он мог есть, только если придумывал причину для приема пищи. Раньше он ел, потому что был голоден или потому что любил определенную пищу. Теперь ему приходилось есть, чтобы не попасть в больницу и не беспокоить тетю и дядю. Он держал крекер за уголок и считал, словно метроном: раз, два, три, четыре.

Он уже наполовину проглотил содержимое тарелки, когда спокойствие внутри него смялось, как простыня на кровати, и он вдруг понял, что на экране дядиного планшета что-то про катастрофу.

– Что ты там делаешь? – спросил Эдвард.

Джон обычно очень спокоен, но неожиданный прямой вопрос от племянника, который почти не разговаривал и ни о чем не спрашивал его с тех пор, как очнулся в больнице Колорадо, вывел его из равновесия. В результате планшет вылетел из рук и упал на пол.

Джон издал громкий звук и нырнул за ним.

Что-то в этом преувеличенном шуме показалось Эдварду забавным. Внутри защекотало, и он рассмеялся.

Джон застыл на четвереньках.

Эдвард тоже замер. Смех утонул в холодной воде вины, стыда и замешательства. Он отодвинул тарелку. И туго натянул обратно свою простыню спокойствия.

Джон все еще оставался на полу, но принял сидячее положение. Он сказал:

– Я использую iPad для работы в основном.

– Ой…

– Эдвард, – начал Джон. – Смеяться – это нормально. Это даже хорошо. Ты рано или поздно должен вернуться к обычным человеческим вещам.

Тело Эдварда заболело. Он хотел рассказать Джону о словах психотерапевта, что он совсем другой человек. Он не мальчик. Он – пучок клеток, два глазных яблока и сломанная нога.

– Я набрал целый килограмм, – в итоге сказал он и удивился нотке торжества в голосе.