Милый Эп [Книжное изд.]

— Работать — другой оборот! — оживился дядя Ваня, потянулся было к темной бутылке, но тетя Катя на лету отвела его руку, и он опять куснул огурец. — Вот я говорю Августу: не майся, говорю, а иди в рабочий класс! К нам! И будешь хозяином жизни! А инженер что, он у нас на побегушках. Ему скажешь: вот тут в чертеже ошибка, он побледнеет — и бежать!

Я заметил:

— Странно получается, дядя Ваня. Получается, что хозяином стать проще, чем слугой.

— Как то есть? — не понял дядя Ваня.

— Ну, вы говорите: бросай школу, иди на завод и будешь хозяином. Так?

— Так.

— А чтобы стать инженером, то есть слугой, по-вашему, нужно закончить школу — раз, институт — два, а потом еще всю жизнь подучиваться — три. Вот и выходит, что хозяином стать проще, чем слугой.

— Погодите-погодите, вы меня не путайте!

— Сам ты, старый, запутался! А вы, ребята, не слушайте пустомелю! Какой он рабочий, прости господи? Какой хозяин? Горе луковое! Умеет гвозди бить — и на том спасибо! Рвался, правда, лет двадцать назад, в настоящие рабочие, переживал, бегал, читал что-то, а потом все выдуло.

— Ну-ну, мать! — придержал дядя Ваня.

— Что ну-ну-то?.. Теперь, Август прав, тебя и на рыбалку не вытуришь, хоть и река под боком. Вон старик Перышкин два раза на дню бегает, и каждый раз — по ведру!

— Старик Перышкин бездельник, а я…

— Молчи уж, якало! От твоего я одни подметки остались, а все якаешь!.. А вы, ребятки, учитесь, накачивайте головы! Голова, она никому не мешает, ни рабочему, ни инженеру. Голова — сама по себе ценность. С ней хоть куда!

— Ты, мать, не сталкивай поколения!

— А ты, поколение, ешь лучше! Нечего один огурец мусолить, итак гремишь костями! — выговорила тетя Катя и придвинула дяде Ване колбасу. — И вы ешьте, ребятки!

Воспользовавшись затишьем, я сказал, что и у нас есть к ним важный разговор. Они со смешным вниманием подобрались как-то, и я пояснил дело с анкетами.

— Исполним! — твердо сказала тетя Катя. — Для вас-то, господи, что угодно исполним!

— Можете даже фамилию свою не подписывать, если какая неловкость покажется, — заметил я.

— Нет, зачем же? Все подпишем, как надо, по-людски! Чего нам прятаться? Подпишем, не беспокойтесь!

— Хоть сейчас! — поддержал дядя Ваня. — Можем не только анкету, а целую программу! Что там анкета! Мы с нашим Петькой такой опыт пережили, что академия не придумает!.. Ведь и курить стал, паршивец, и в бутылку заглядывать, и школу бросил, сукин сын, но все равно мы его воспитали! Сделали человека для армии! Вот и Августа воспитываем как родного! Э-э, опыта у нас хоть отбавляй! И можем все прописать!..

Монолог дядя Вани прервала потребность выпить, наконец, вторую. Затем появилась рыба, под которую сам бог велел принять, а затем опьяневший дядя Ваня забыл, о чем шла речь. Несколько раз некстати включившись в нашу беседу, он махнул рукой, сказал, что лучше посмотреть телевизор, повалился с табуретки на кровать и мигом захрапел.

— Авга, — шепнул я, — всю анкету просмотрел?

— Всю!

— Много затруднений?

— Если нужно, как ты говоришь, именно мое мнение, то никаких. Свое-то мнение у меня есть.

— Ох, и жук!

— Нет, я просто тугодум. Мне нужно, как это там, в физике-то, инерцию набрать. А наберу — держись только. Маховик у меня здоровый! — весело пояснил Шулин.

Спохватившись, что вечереет, мы поднялись. Прощаясь, устало разморенная тетя Катя просила извинить ее старика и почаще заглядывать к ним. Мы пообещали. Шулин проводил нас за ворота и, кивнув на свой дом, сказал:

— Видали?.. Вот такой парламент каждую пятницу, Считает свою жизнь меркой и заманивает. Хорошо, хоть злости в нем нет, как в бате, а то бы я покрякал. И тете Кате спасибо, понимает. Э-э, пустяк! Смотри-ка, — кивнул он на воспаленно-красный закат. — Скоро первая гроза ухнет. Надо искупаться в ней — весь год будет везучим!

Низко летали стрижи, в овраге уже темнело, и от Гусинки сильно тянуло теплой, влажной затхлостью. Дальние домики казались улитками, выползающими из первобытной сырости. Малиновое солнце, полное безлюдье, овражный мрак, тошноватый запах нечистой кухни и воображаемые существа — все это навеяло мне мысль, что тут началась не только жизнь города, но и жизнь вообще, что эта жизнь еще в самой зачатке и что на дне лога, в тине, барахтаются пресмыкающиеся, а мы — пока не люди, а неизвестно кто, какие-то приматы, которым расти и расти до человека. И наше возвращение домой было как бы успокоенной эволюцией, полетом из мезозоя. И было приятно подниматься вверх и шаг за шагом становиться человеком.

В нашем мире было светлей и радостней — бегали машины, гуляли люди, высились новые дома, а над ними, над церковью и цирком кружили голуби, старательно перемешивая сгущающийся вечер и не давая ему отстояться.

— Август мне понравился, — тихо сказала Валя. — Это он хорошо заметил, что по правде бывает грубее.

— Ты о чем?

— Вообще о жизни.

— Да, Шулину, конечно, трудно, но он настырный, идет напролом, как лось. У него впереди большое, не промажет! — сказал я, поймал Валину руку и закачал ее.

Некоторое время мы опять молчали, потом Валя, остановив наши руки, вдруг спросила: