Миндаль

Мне тоже было там удобно. Другие, возможно, сказали бы, что «дом им понравился», или «приглянулся», или «все пришлось по душе». Но максимум чем я мог выразить свои чувства — именно словом «удобно». Или, говоря еще более точно, я сроднился с запахом старых книг. Когда я впервые втянул этот запах ноздрями, он показался мне странно знакомым, как будто я уже сталкивался с ним раньше. При каждом удобном случае я листал старые страницы и вдыхал их запах. Бабуля на это лишь ругалась: «На что сдалась тебе эта плесень?»

Книги стремительно переносили меня туда, где я бы никогда не смог побывать. Давали услышать признания тех людей, с которыми никогда бы не смог встретиться, и наблюдать за жизнью тех, кого никогда не смог бы увидеть. Они каким-то таинственным образом были под завязку набиты переживаниями, которые я не мог ощутить, и событиями, которые не мог испытать. И этим они в корне отличались от телевидения с кино.

Там, в кино, сериалах или мультфильмах, мир был расписан в подробностях: они не оставляли места, чтобы добавить туда хоть что-то свое. Истории на экране существовали лишь в том виде, как их засняли или нарисовали. Например, если в книге просто говорится, что «в шестиугольном доме на коричневой подушке, закинув ногу на ногу, сидит блондинка», то в кино или на картине за тебя решат всё: какая у нее кожа, выражение лица, да даже длина ногтей. В подобном мире я ничего уже не мог поменять.

С книгами же все по-другому. Свободного пространства там было много — пробелы между словами, отступы между строчками. Я мог забраться в это пространство, чтобы там гулять, или сидеть, или делать пометки, записывая свои мысли между строк. Пусть даже не вполне понимая смысл самого текста. Стоило открыть любую страницу — и меня уже ждала как минимум половина успеха.

— Я буду любить тебя вечно.

Даже если мне никогда не суждено будет узнать, станет ли моя любовь преступлением, станет ли она отравой или усладой, я все равно не закончу это плавание под парусами любви.

Смысл этих слов до меня не доходил, но это было и неважно. Мне хватало того, что глаза просто скользят по строчкам. Вдыхая аромат книги, я медленно рассматривал форму каждой буквы, каждую черточку, одну за другой. Для меня это было такое же священнодействие, как есть миндаль. Я ощупывал слова, словно орехи, только вместо рук были глаза. И когда нащупывал подходящее, зачитывал его вслух: «Я», «буду», «любить», «тебя», «вечно». «Даже», «если», «мне», «никогда», «не», «суждено», «будет», «узнать», «станет», «ли», «моя», «любовь», «преступлением», «станет», «ли», «она», «отравой», «или», «усладой», «я», «все», «равно», «не», «закончу», «это», «плавание», «под», «парусами», «любви».

Я произносил эти слова смакуя, словно пробуя их на вкус. И повторял снова. И снова. И снова. Пока не выучил наизусть. Если одно и то же слово произносить по многу раз, рано или поздно наступает момент, когда смысл начинает от тебя ускользать, буквы перестают быть просто буквами, а слова — просто словами. У них теряется смысл, и они начинают звучать как речь пришельцев. И тогда у меня появлялось ощущение, что такие непостижимые слова, как «любовь» или «вечно», становятся для меня ну как-то ближе, что ли. Я рассказал о своем развлечении маме, на что она ответила так:

— Все теряет смысл, если часто повторять. Сначала кажется, что ты к чему-то приближаешься, потом проходит немного времени, и тебе кажется, что что-то стало не так, потускнело, потеряло краски. И в итоге смысл просто исчезает. Выцветает до белизны.

«Любовь». «Любовь». «Лю-бовь». «Лю». «Бофь». «Лююююбооофь». «Любофьлю». «Бофь». «Бофь».

«Вечно». «Вечно». «Веч-но». «Вечь». «На». «Ветщна». «Тщна».

И смыслы исчезали. Прямо как у меня в голове, которая изначально была чистым листом.

15

Времена года словно поставлены на репит: запись доигрывает до зимы и потом снова возвращается на начало к весне. За дневными делами мама с бабулей постоянно то переругивались, то смеялись, но с наступлением сумерек разговоры постепенно сворачивались. Когда солнце подкрашивало вечерний воздух красным, бабуля хорошенько прикладывалась к бутылочке сочжу[10] и потом громко крякала от удовольствия: «Кхья!» Ей в такт тут же вторил глубокий грудной голос мамы: «Ух, хорошо!»

Мама говорила, что такими словами выражают счастье.