Читаем Минерва (Богини, или Три романа герцогини Асси - 2) полностью

"Да, она была здесь вчера вечером и поцеловала меня. Я уже спал, но я все-таки почувствовал это. Я чувствую это еще и теперь. Теперь она, конечно, спит, и я думаю о ней, только я один. Ведь в этом большом доме нет никого, кроме нас двоих. Я попробую ясно представить себе, что, кроме Иоллы и меня, никто не может слышать плеска фонтана. Вот стукнуло окно, не ее ли? Как странно! Между мной и ею наверно тянутся длинные, незнакомые коридоры. Я не знаю двери, через которую она вошла. Не знаю, какие деревья заглядывают к ней в комнату. И все-таки, если бы я теперь сказал: "Иолла", быть может, она услышала бы меня. Так близка она и так неощутима; как будто мы оба духи. Это призрачный замок. Вчерашние слуги теперь наверное опять стоят в кустах в образе мраморных статуй с козлиными ногами"...

Утром, еще с закрытыми глазами, он со сладким испугом вспомнил, где он. Он встал, все еще не раскрывая глаз, ощупью добрался до окна, высунулся далеко из него и открыл разом объятия и глаза. Вокруг все щебетало, блестело и голубело. В водной глади отражались плоды, а в мокрой от росы траве цветы. Из бассейнов пили птицы вместе с тритонами. Каменные чудовища поддерживали чаши, с которых капала вода. У них были белые плечи; рука, черпавшая воду, и съежившееся мясистое бедро, по которому она текла, были покрыты мхом.

- Посмотри, какой прекрасный плод, - сказал кто-то, тихонько хихикая. Нино посмотрел на знакомое уже ему лицо девушки Она опять высунула кончик языка. У нее были широкие бедра, кудрявые волосы, румяные щеки Положив руку на шпалеры, она разглядывала голые ноги мальчика и его бедра, обрисовывавшиеся под рубашкой. Он свесился над железной решеткой окна; оно было открыто до самого низа.

Ее язык задвигался; вдруг она бросила вверх персик. Он ударился об узкую и неловкую руку Нино и упал в траву.

- Какой ты неловкий, молодой барин!

- Ведь я не просил у тебя персика.

- Но все-таки возьмешь его!

Она опять прицелилась; он поймал. Затем он отошел от окна. Он одевался и думал:

"Иолла еще не встала, еще очень рано. Пойти мне поискать столовую? Нет, лучше я не буду пока ничего узнавать здесь; пусть этот дом останется призрачным замком... Какой пышный этот персик! Почти как волосы Иоллы. Он разбухает у меня в руке, как будто весь наполнен соком".

Он съел его. Затем выглянул в окно; девушки не было. Он спустился по шпалерам вниз и побежал между магнолиями, гранатовыми деревьями и земляничными кустами с мягкими, липкими плодами, туда, где дубы смыкали в беседке свои подстриженные верхушки. Наверху, в воздухе, они ярко блестели, глубокая ночь царила под их крышами, а перед их вратами покачивались дикие розы. Высоко над ними, где-то вдали, возвышалась сверкающая статуя бога. Они перекрещивались, образуя сложные, запутанные лабиринты; Нино заблудился в них, в погоне за далекими целями, которые то исчезали, то открывались взору - за вазой, статуей или мраморным порогом в изумрудной траве, которые манили и обещали: "Здесь самый мягкий дерн, самое ласковое солнце, самая приятная тень".

Нино не давал ничему задержать себя, он думал, что дальше будет все прекраснее. Он нашел горную тропинку и, выйдя из сада, поднялся по ней до вершины. Наверху, на ветре, выделяясь венком на фоне светлого облака, стояли шесть кипарисов, неподвижные, точно высеченные из зеленого мрамора. Нино вступил в их круг, но запутался в лежавших на земле сетях. Из деревянной хижины за деревьями выбежал вчерашний старик, крича и размахивая руками.

- Не иди дальше, молодой барин, сейчас я их поймаю.

- Кого?

- Птиц. Ты не видишь? Вот так я стягиваю эти сети. Я могу сразу поймать сто штук, - что я говорю, тысячу! Как ты думаешь, сколько я поймал в прошлом году? Тридцать тысяч. Во всей стране...

Он указал вниз.

- ...едят моих птиц.

Мальчик вспылил:

- Это не твои птицы. Я запрещаю тебе убивать их.

Старик беспокойно задвигался.

- Птиц? А для чего же существуют птицы? Их ловят; наша госпожа, герцогиня, никогда не запрещала этого.

- Она, конечно, ничего не знает об этом. Поэтому я запрещаю тебе это, я!

Он топнул ногой.

Как безобразен был этот старик: лысый, с высокими плечами, с длинными хрящевидными суставами, - и он убивал прекрасных птиц. Нино гордым шагом обошел кипарисы и презрительно наступил ногой на сети. Затем он направился к спуску. Старик побежал за ним.

- Молодой барин, сжалься над бедным стариком, не говори ничего госпоже герцогине.

- Я не могу ничего обещать, - отвечал Нино, поспешно уходя.

"Я, конечно, не скажу ей, - размышлял он, - рыцари не хвастают. Это был настоящий старый колдун. Я не выпущу его из виду: я еще вырву из его рук все прелестные создания, которые он хотел бы убить".

Он засвистал, обратив лицо кверху. Там плыли облака: одно было похоже на женщину в легкой развевающейся одежде; другое, рядом с ним, имело форму кольца, а синева, которую оно окружало, показалась ему глубокой, как колодезь - золотой в глубине, как будто на дне его скрывалась корона.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза