Минерва

— Клелия всегда устраивает живые картины. Я думаю, она делает это бессознательно.

— Я с удовольствием смотрю на них. Тогда я очень обрадовалась этому милому явлению. Когда я подошла ближе, слуга шепнул за моей спиной: «Бедная молодая госпожа, она кормит отца. Иногда, когда какая-нибудь богатая дама хочет купить ту или иную вещь, наша синьорина Клелия отдает ее, хотя отец убил бы ее, если бы узнал об этом. Но чем здесь жили бы иначе? Да, и этот бюст наша синьорина отдаст, если кто-нибудь сумеет оценить его по его полной стоимости». Молодая девушка прошептала, не оборачиваясь: «Мою милую Фаустину? О, нет».

Герцогиня оборвала:

— Синьора Проперция, что с вами?

Из широко раскрытых глаз Проперции текли две крупные слезы. Они медленно и дрожа, точно от страха, выступали из своих темных врат. Плачущая молила:

— Не мучьте меня так. Эта Фаустина принадлежала мне. Ее выкопали у меня на глазах; я очень любила ее и думала, что никогда не расстанусь с ней. Потом я подарила ее господину де Мортейль, потому что он однажды осмотрел ее со всех сторон и нашел, что она хорошо сделана.

— Хорошо сделана! — воскликнула герцогиня. — Античная голова — хорошо сделана? Кто же видел руку, вылепившую ее? Разве она не сделалась уже давно мистической? Жизнь статуй под конец перестает зависеть от нас, людей. Они имеют свои поколения и своих предков, подобно нам, и каждая из них — индивидуальнее, свободнее и бессмертнее нас.

— Я не знаю, — сказала Проперция. — Таково было его суждение. Я подарила ему Фаустину и попросила его так любить ее, как он не может любить меня. Когда он стал женихом, он подарил ее графу Долан.

Герцогиня обвила рукой ее шею и сказала, заглядывая в ее влажные глаза:

— Утешьтесь, моя милая Проперция. В вашей истории отвергнутая — не вы. Если бы Фаустина доверила господину де Мортейль, кто она, — он не расставался бы с нею до своего последнего издыхания. Но ему не было дано почувствовать что-нибудь при виде ее. Она не нашла его достойным. Она прошла мимо него, он не мог удержать ее, бедный слепец. Пожалейте его!

— Пожалейте всю компанию! — потребовала леди Олимпия, красная от негодования.

— Эта девушка! Ни одна молодая англичанка не была бы способна на такую низость. Она делает вид, что обманывает отца. Он стар и слаб зрением, сказал вам седовласый мошенник-слуга; он не замечает, что в его залах настоящие предметы заменены подделками. Контессина просит только четыре недели отсрочки, чтобы заказать копии.

— Да, эти слова он бормотал за моей спиной.

— А через четыре недели вам дали бы уже давно существовавший фальшивый экземпляр, а заплатили бы вы за настоящий. Граф занимается этим делом уже давно и с помощью остроумно придуманной истории дочери, из любви обманывающей отца, добивается самых высших цен. Он старьевщик, торгующий костями и волосами своих предков.

— Но он делает это со страстью, — сказала герцогиня. — Это я ясно чувствую каждый раз, как мне приходится иметь с ним дело. Ах, передо мной могут разыграть комедию, но никому не удастся разыграть перед моими глазами любовь к произведениям искусства! Долан любит произведения искусства и реликвии, которыми торгует, любит их мрачной, желчной, капризной любовью, как свою дочь. Ведь он поставил условием ее будущему мужу жить с Клелией во дворце на Большом канале и никогда не увозить дочери в путешествие без позволения отца! По отношению к своим сокровищам он так же ревнив. Часто его охватывает желание зажечь их прелестями пламя вожделения в глазах других. Он хочет, чтобы эти другие приценивались к ним, мечтали о них и мечтали о том, как бы украсть их. Но он просто не в силах в самом деле расстаться с ними. Они не отпускают его. Он должен подделывать их. Я чувствую это.

Леди Олимпия решительно заявила:

— Он обманщик.

Обе женщины вдруг заметили, что были одни. Проперция уже стояла на пороге третьего зала.

Входное отверстие было широко, и под чарами нагих, сплетающихся и упоенных тел, хоровод которых окружал его, люди, посещавшие этот зал, домогались любви, улыбками давали обещания и, погрузившись в наслаждение тайного трепета, молчали дрожа, или возбужденно смеялись. Мортейль стоял перед своей невестою, о чем-то беседуя с нею; она, томная и миловидная, прислонилась головой к стенному зеркалу, обрамленному нарисованными гирляндами. Сверкающие птицы, летавшие по стеклу, носились вокруг отражения светлых, мягких волос Клелии.

Мортейль встретился взглядом с глазами Проперции. Он смутился, пожал плечами и отвернулся. Но сейчас же, торопливо извинившись, подошел к ней. Когда его невеста изумленно подняла голову, перед ней очутился Якобус Гальм, бродивший тут же. Он подвел молодую девушку к роскошной вычурной, нарядной кушетке, сделанной из золота и пурпура. Она была слишком широка для сиденья, на ней приходилось лежать. Над ними на стене могучая вакханка отдавалась неистовству необузданной страсти.

Проперция остановилась с Мортейлем у отделанного мрамором выхода на террасу. Она сказала: