Минус тридцать

– Слышала один раз, незабываемые впечатления. Представляете, славная тридцатилетняя годовщина разгрома немецко-фашистских полчищ под Москвой, студенческий военно-патриотический слет на месте боев, начало декабря, большая заснеженная поляна в лесу в окружении наскоро поставленных палаток, группа почетных гостей из институтского руководства помоложе и представителей райкома. Выходят по очереди агитбригады с разных факультетов, такие аккуратные юноши чуть ли не в галстуках и девушки чуть ли не в юбках и выдают идейные выдержанные художественно-патриотические композиции из песен советских композиторов и стихов поэтов-фронтовиков, временами скатываясь прямо-таки к пионерским монтажам. Руководство и райкомовцы довольно кивают головами. Тут выкликают наш факультет, ну, этот, наш, нынешний, я-то другой заканчивала, раз выкликают, второй, оглядываться начинают, и тут появляется группа парней в потертых до бахромы джинсах и не первой свежести свитерах, явно поддатых, и ничтоже сумняшеся выдает эту самую «Машку» при нарастающем хохоте студентов и полном ступоре президиума.

– Да мы думали, что на туристический слет идем! – не выдержал Сергей.

– Не вижу повода для веселья, – с показной серьезностью громко добавил Манецкий, – строгач с занесением за срыв общественно-политического мероприятия только перед окончанием института сняли.

– Хорошо еще, что перед выступлением согреться успели, – поддержал его Сергей, – квалифицировали как мелкое хулиганство, а не политическую акцию.

– «Машку»! «Машку» хотим! – закричали окружающие, заинтригованные долгим вступлением.

– Будет вам сейчас «Машка», – сказал Манецкий и рявкнул вместе с Сергеем.

«На всей деревне нет красивше парня,

Средь мужиков так это буду я,Люблю я Машку, эх, она – каналья,Ее одну, навеки, навсегда».

(Для тех, кто забыл слова «Машки», а также для последующих поколений, чтобы знали, привожу один из вариантов продолжения:

Машка: Да что ты брешешь, окаянный малый,Когда сама я видела вчерась,Как ты с Матрешкой нашей целовался,А на меня глядел оборотясь.

А ну-ка, девки, соберемся в кучу,И все обсудим мы судом своим,И зададим ему такую вздрючку,Чтобы голов он наших не мутил.Ванька: Да что вы, девки, я боле не буду,Обманывать вас доле не хочу,Люблю я Машку, эх, она зануда,

Ее одну навеки до гробы.Машка: Тогда и я к тебе переменюся,Когда Матрешку бросишь целовать,И будем мы встречаться на конюшне,И буду кудри я твои чесать.Вместе: И будем мы встречаться на конюшне,И будешь (буду) кудри ты (я) мои (твои) чесать,Гребешком лошадиным,

Номер восемь.)

Потом пел один Сергей, его сменил Механик, педантично подражавший интонациям Высоцкого, потом опять все вместе – вечную песнь о Стеньке Разине. И тут, в момент апофеоза, отворилась дверь, и в проеме на фоне кромешной осенней тьмы появилась кудреватая голова Штыря.

– Вас аж в лагере слышно. Только по звуку и ориентировался. Еле продрался сквозь грязь.

То ли резкий скрип несмазанных петель ударил по слуху, то ли зябко дохнуло промозглой сыростью с улицы или просто все устали, не сознавая этого, от обилия впечатлений и дневной суеты, но настроение резко упало. У Манецкого непроизвольно опустилась с напряжением нижняя челюсть в глубоком зевке.

«Спать, спать. Хорошего понемножку,» – подумал он.

– Что-то мы засиделись, а еще с постелями разобраться надо, да и здесь прибраться, – сказала Марина, поднимаясь.

Тем временем Штырь, не обращая ни на что внимания, продолжал тараторить.

– А у вас здесь весело. Хорошо устроились. И поужинали славно, – он окинул взглядом грязные тарелки, кучку куриных костей, пустые консервные банки и стоящие рядком у стены опорожненные бутылки. – А я убегался – работы выше головы. Антон Сергеевич только в семь уехал. Я даже чай после ужина не допил, рванулся сюда к вам. Всякое бывает: хоть обо всем договорился, все организовал, но накладки…

– Ты у нас, начальник, молодец. Поработал что надо, – остановил его излияния Манецкий, похлопав по плечу. – Чтоб ты завтра нам так же работу организовал!