Минуты будничного несчастья

Соотношение между площадью и вещами рассчитывается по возможности точно, так что вещи, упакованные тобой в коробки, становятся на время переезда недосягаемыми. Среди этих вещей — зимняя одежда, и тебе остается только надеяться, что в следующем году зимы не будет. Ты должен уповать на то, что апокалиптическое изменение климата случится немедленно, сделав так, что холод навсегда уйдет в прошлое. Ты вынужден идти в книжный магазин и снова покупать «Арачели» (что я и сделал). Должен обходиться двумя парами обуви, в лучшей из которых стыдно показываться на людях, четырьмя рубашками, которые ты боишься испачкать, двумя парами брюк, одна из которых слишком теплая для такой жары, поэтому ты носишь все время другую, стирая ее вечером и надевая утром не успевшую как следует высохнуть за ночь.

На данный момент дело обстоит так. Я обретаюсь в норе, у меня есть шкаф с четырьмя костюмами, есть книга Эльзы Моранте и пара других книг, которые я начал читать. Вот и все.

С самого начала я лелею соблазнительную мысль, которую мучительно хочется претворить в действительность: никогда не забирать из бокса находящиеся там вещи. Быть их обладателем, то есть считать себя таковым, преспокойно обходясь без них. Освободиться от них. Хватит платить за бокс каждый месяц. Пусть все остается там. Хватило нескольких дней, чтобы понять, что я не чувствую отсутствия этих вещей. Они мне не нужны. Там, например, почти все мои книги и все DVD, и если мне нужна какая-то книга или DVD

, я могу попросить их на время у знакомых или купить. Плохо одно: ты берешь у кого-то книгу, покупаешь свитер, потом туфли. И вещей у тебя снова прибавляется.

У меня есть друг, который несколько лет назад пострадал от пожара: у него дотла сгорела квартира. С тех пор я наблюдаю за ним, стараясь понять, что он делает со своими вещами: пользуется ли ими, забывает ли о них, раздаривает ли налево и направо или просто не знает, где они? Он не дает себе труда вести им учет. После той ночи, когда все потерял, он пытался решить, считать ли случившееся катастрофой или мириться с последствиями пожара. Возьмем книги: я их одалживаю, помню, кому одолжил, получаю обратно. Он — другое дело: если у него и была привычка думать о вещах, то он от нее раз и навсегда отказался. В ту ночь он решил не иметь ничего, что не было бы временным.

Его теперешняя жизнь намного лучше моей. Вернее, была лучше моей до прошлой недели, потому что есть альтернатива пожару — Easybox. Есть выход из положения: не иметь ничего, то есть набить вещами картонные коробки и держать их в некоем месте за определенную месячную плату.

Вещи у тебя есть, и в то же время их нет.

Одним словом, я со всей очевидностью понял, что это освобождение. Я думал, что Easybox — место для хранения вещей, а на самом деле это слово может быть полным синонимом освобождения.

И окажись в свое время филиал Easybox в поселке Ачи-Трецца, жизнь семьи Малаволья[6] была бы счастливее.

О

днажды мне звонит человек из «Ста авторов» — ассоциации, занимающейся вопросами кинематографа, — и спрашивает, уплатил ли я годовые членские взносы. Узнаю от него, что у них отметки об уплате нет, и говорю, что уплатил, предлагая: «Спроси у Кончетты». И как всегда, называя имя Кончетты, добавляю: «Кончетта — классная баба, правда?»

Может показаться, будто я спешу перевести разговор на другую тему, уклоняясь от вопроса о членских взносах, но это не так: уверен, что членские взносы я уплатил. Для меня важно сказать, что Кончетта — классная баба: я не хочу сказать, что она красивая, я хочу сказать, что она классная баба. Отчасти из вежливости, отчасти потому, что уверен в этом; человек из «Ста авторов» подтверждает: «Правда. Кончетта умопомрачительна». Он говорит «умопомрачительна» лишь потому, что не может произнести «классная баба», тогда как, по-моему, это одно то же.

Через несколько недель, зайдя как-то вечером в кафе, я оказался лицом к лицу с очень красивой девушкой, которая спросила меня: «Как поживаешь, Франческо?» Я поздоровался: «Чао!», и мое «чао» прозвучало радостно, потому что было обращено к очень красивой девушке, которая знала, как меня зовут, и вместе с тем в моем «чао» должна была слышаться недоговоренность, поскольку я понятия не имел, кто передо мной. Точнее говоря, мне показалось, что я вижу ее первый раз, хотя мы должны были быть знакомы, раз она назвала меня по имени.

Она все поняла и спросила:

— Ты меня не помнишь?

— Помню, — ответил я (ну не идиот ли?), — постой, помоги мне, а то в последнее время меня подводит память, и поэтому часто…

Не дослушав, она перебила меня:

— Я Кончетта.

Это была Кончетта. Та самая «классная баба».

А я ее не помнил. Не помнил, хоть убей.