Мины ждут своего часа

После трагической гибели одного из парашютистов, когда иные приуныли, Юля первой вызвалась прыгать со следующего самолета.

— Ах, девочки-мальчики! — с отлично разыгранной беззаботностью восклицала она. — Я легкая! Бросайте меня для пробы, не разобьюсь!..

На всех занятиях рядом со мной в те дни была партизанка Рита. Настойчивая, уверенная в себе, стремящаяся сделать все как можно лучше, она, казалось, не знала усталости. Вернувшись с задания, затевала игры, заводила песню. Мы любили слушать ее.

И вдруг однажды под Купянском, во время установки мин на сильно охраняемом участке железной дороги, в руках Риты взорвался капсюль в макете. Взрыв ослепил ее. Мельчайшие осколки поранили лицо и глаза.

Окровавленная, она молчала. Без единого стона дошла со мною до школы. Там ее перебинтовали, и я с первым поездом повез девушку в Харьков.

На операционном столе Рита тоже не проронила ни звука.

— Характер… — почтительно сказал профессор-окулист, оперировавший Риту. — Сколько ей лет?

— Девятнадцать, профессор, — отрывисто ответил я, не сводя глаз с осунувшегося девичьего лица.

Все дни до выздоровления я навещал Риту, ухаживал за ней и наконец высказал ей то, что до тех пор не говорил ни одной девушке.

Зрение у Риты полностью восстановилось. Мы были счастливы. Нам казалось, ничто и никогда не разлучит нас. Ничто и никогда…

В АКАДЕМИИ

В апреле 1933 года Рита провожала меня в Москву: я получил перевод в центральный аппарат Наркомата обороны.

— Устроюсь, и ты приедешь ко мне, — говорил я, стоя на перроне. — Обещаешь?

Не отнимая руки, Рита молчала.

— Что с тобой? Почему молчишь?

Рита сжала мои ладони:

— Не беспокойся… Все будет хорошо…

У меня отлегло от сердца.

— Пиши чаще.

— Да…

— Я буду ждать писем!

— Да…

Перрон давно скрылся из глаз, а я все еще стоял п тамбуре. Безотчетная тревога владела мною. Слишком пристально смотрела на меня Рита, слишком односложно отвечала.

Наконец я подавил волнение.

«Ничего, — сказал я себе. — Все утрясется, все устроится».

И ошибся.

Началось с разочарования в новой работе. Разбирая бумаги, составляя ответы на запросы, тратя долгие часы на скучные канцелярские дела, я чувствовал себя не в своей тарелке. И ничто поэтому не приносило радости. А поводы для нее были. Вместо трех кубиков в петлицах появилось сразу две шпалы. Получил хорошую комнату в центре города. Повысился оклад…

Единственной отдушиной было преподавание в школе, где тоже готовили партизан.

Однако именно в столице я убедился, что подготовка к будущей партизанской борьбе не расширяется, а постепенно консервируется.

Попытки говорить на эту тему с начальником моего отдела М. Сахновской ни к чему не приводили. Сахновская осаживала меня, заявляя, что суть дела теперь не в подготовке партизанских кадров (их уже достаточно!), а в организационном закреплении проделанной работы.

Нерешенных организационных вопросов действительно накопилось множество. Но решали их не в нашем управлении.

Будущий легендарный герой республиканской Испании Кароль Сверчевский успокаивал: сверху, мол, виднее.

Я тоже верил в это. Но все труднее становилось примирять с этой верой растущий внутренний протест.

Состояние было подавленное.

Встретившиеся в Москве друзья по 4-му Коростенскому Краснознаменному полку горячо советовали поступать в академию.

Я внял их доводам. Сам начал чувствовать, что мне недостает очень многих знаний. Правда, я и сам дважды уже делал попытки поступить в Военно-транспортную академию. И меня дважды отставили из-за болезни сердца. Но теперь мне стало казаться, что тогда я просто не проявил должной настойчивости, напористости.

Ознакомившись с программой отделения инженеров узкой специальности, где учились старые товарищи, убедился, что смогу, пожалуй, сразу поступить на второй курс. И дерзнул…

Числился я по-прежнему в отделе Мирры Сахновской. Это была опытная, энергичная, мужественная женщина, награжденная в числе первых орденом Красного Знамени. Позже я узнал, что она острее меня переживала недостатки в нашей работе. Все ее дельные предложения отвергались где-то наверху… Я доложил ей о своем намерении. Сахновская одобрила его, написала аттестацию и благословила на учебу.

Остальное зависело от начальника нашего управления Я. К. Берзина. Он-то уж мог помочь мне преодолеть преграды на пути в Военно-транспортную академию.

Имя Яна Берзина мало о чем говорит современной молодежи: в годы культа личности Сталина он был оклеветан, уничтожен и предан забвению. А в пору моей молодости советские юноши и девушки много читали и слышали о самоотверженности, находчивости, бесстрашии этого выдающегося революционера.

Весной 1906 года группа рабочих-боевиков совершила налет на магазин, чтобы экспроприировать деньги для нужд партии. Такие операции в латышском крае проводились неоднократно, и о них положительно отзывался В. И. Ленин[3].