Мёртвая рука капитана Санчес

Проводники заахали. Когда Платон перевёл эту фразу, заахали и матросы. Джентльмены сидели, слушали и улыбались.

– Они большеглазые, а их подведённые веки – словно чёрные крылья птицы, – сказал Бонтондо.

Проводники застонали. Когда Платон перевёл эту фразу, застонали и матросы. И так до самой ночи в лагере стояли ахи, охи, смех и стоны, пока все, кроме вахтенного, не легли спать, но и тогда в наступившей тишине в матросском шатре кто-то мечтательно произнёс:

– А у меня в Ливерпуле тоже была одна такая. Вся такая белая! И сладкая! Как из муки, молока и мёда.

– Хватит врать, Генри! С твоей-то рожей, – ответили ему.

– Честное слово, была, – возразил рассказчик, он, казалось, совсем не обиделся. – А чего ей моя рожа – платил бы деньги!

Из матросского шатра грянул хохот: матросы гомонили и возились до тех пор, пока капитан не рявкнул, что сейчас всех повесит к чёртовой матери.

И тогда окончательно наступила ночь.

****

На рассвете, когда в небе с восточной стороны появилась белая полоса в виде лисьего хвоста, наступило время утреннего намаза. После завтрака англичане стали собираться в путь. В утренних хлопотах никто уже не помышлял о хуриях, было не до них, и только сквайр, поглядывая на матросов, мечтательно улыбался.

Неожиданно к доктору Леггу подошёл Шешонк и принялся мять пальцами его шерстяную накидку. Добряк-доктор только улыбнулся. Платон стал поднимать плеть, но тут к Шешонку бросился Бонтондо.

– Клянусь Аллахом и его Пророком, клянусь головой моего отца, что я убью тебя, если ты сделаешь что-то дурное хакиму! – крикнул он.

Платон машинально перевёл. Шешонк, кланяясь, заспешил к своим людям.

– Ой, что-то мне это не нравится, – сказал сквайр, хорошее настроение которого мгновенно улетучилось.

Капитан промолчал, хищно сощурившись.

– Ну, что вы хотите от туземцев? – ответил доктор примиряюще. – Они же, как дети: что думают, то и делают.

– Вот именно, дружище, – сказал сквайр и оглянулся на своего верблюда.

Тот чесался то передними, то задними ногами – уздечка его ритмично звенела бубенцами.

Спустя какое-то время караван тронулся в путь. Тропа теперь проходила по известковому плато. Она спускалась и поднималась, извиваясь в потемневших от солнца камнях, шла по песчаным барханам, задерживалась возле солончаковых озёр, обходила трещины и уступы. Им потребовалась неделя, чтобы добраться до небольшого оазиса, и в знойном блеске каждого полдня, когда даже верблюды стремились укрыться в тени голых скал, им казалось, что они попали в один из кругов ада.

В этом оазисе, спрятанном в ущелье, было относительно не жарко.

– Траб-эль-Хаджра, – сказал Бонтондо, оглядывая окрестные скалы.

– Страна камня, – перевёл его слова Платон, останавливая своего верблюда.

Все стали спешиваться.

Стреноженные верблюды сразу принялись что-то щипать, а люди двинулись к источнику. Невысокая ломкая трава шуршала и хрустела под их башмаками, колючие семена впивались в полы накидок. С зудящим звоном прилетела откуда-то мошкара, потолкалась над их головами и отстала. Источник был мал, но приятен. Сначала напились англичане, проводники терпеливо ждали своей очереди. На ночь решили остаться здесь же, в оазисе.

Вечер принёс с собою прохладу, расписал окрестные скалы странными красками, наложил глубокие тени на траву и деревья. Проводники, Платон и Бонтондо совершили вечернюю молитву, повернувшись в сторону священной Каабы. А следом наступило самое интересное время – время бесед у костра после ужина, но сегодня у английского костра никто не разговаривал – то ли все устали, то ли неясные предчувствия их томили. Никто даже не улыбнулся, когда мистер Трелони, обращаясь к Бонтондо, спросил:

– Ну, и что нам сегодня поведает наша Шахразада?

Платон перевёл эту фразу, но Бонтондо был занят с увеличительным стеклом доктора – он то подносил лупу к указательному пальцу, то отдалял. Дело было увлекательное. Бонтондо в азарте на все лады повторял новое английское слово, которое выучил сегодня.

– О!.. О!.. О! – то глухо, то звонко, то удивлённо твердил он.

– Тогда, видимо, придётся мне рассказывать о сказках тысяча и одной ночи, – сказал сквайр и посмотрел на капитана. – Вы мне поможете, Дэниэл?

– Конечно. Чем смогу, – односложно ответил тот.

Капитан лежал с упором на локоть, повернувшись так, чтобы видеть проводников, и смотрел на них исподлобья. Во рту у него была трубка. Тагельмуст свой он снял: его светлая отросшая щетина казалась седою, и делала лицо старше, хотя несколько скрадывала резкие складки у рта. Платон и доктор Легг придвинулись поближе и приготовились слушать.

Мистер Трелони погладил шрам на щеке и начал рассказывать:

– В одни давние времена и минувшие века и столетия жил на островах Индии и Китая царь из царей рода Сасана, повелитель своих войск, челяди и слуг… И было у него два сына – старший и младший. Оба витязя были храбрецами, но старший сын, царь Шахрияр, превосходил младшего, царя Шахземана, доблестью. Оба они царствовали в своих землях, и каждый был справедливым судьёй своих подданных в течение вот уже двадцати лет…