Мёртвые душат

Спустился вечер. Гости и жители Дыбра понемногу разошлись. Подходил дурак Флютрю, спрашивая, куда ему загонять поднятых им скелетов («А куда хочешь!» — махнул рукой вождь, и дурак отвёл часть скелетов в Костехранилище, а другую часть оставил загорать под дождём). Вокруг Занз-Ундикравна, как будто бы, кроме поднятых скелетов да ещё разрозненных костей, не нашедших себе применения, остались одни телохранители. Никто не нарушал тишины. Это до тех пор, пока не зазвучали два голоса с издевательскими интонациями.

— Ну, что поделывает наш говнюк?

— Наш говнюк страдает. Жалко говнюка…

— Не жалей говнюка — говнюк вонючий!

— Он старался не вонять: вон, чистую рубаху надел…

— Так всю её и провонял!

— Так ведь говнюк же!

Врод Занз-Ундикравн вскочил на ноги и стал озираться в поисках неизвестных зубоскалов. Голоса ему были незнакомы.

— Как уморительно он озирается!

— Он уморил своего разведчика Штонга, если ты об этом. Тогда он тоже, видать, сперва озирался, а потом р-раз — и уморил. Или наоборот.

— Уморил — и тогда оглянулся?

— Точно!

Вождь Великого народа Отшибины обошёл вокруг ели, у которой сидел, с подозрением зыркнул на телохранителей — но те, чтобы ему не мешать, устроились поодаль, голоса же непотребные звучали в непосредственной близости.

— И ходит кругами…

— И водит с врагами…

— Предательские хороводы!

— Ой, правда, славная песня получается? А дальше что?

— Болтает с костями!

— И ловит горстями…

— Подачки от мёртвой природы!

Врод Занз-Ундикравн сорвал с перевязи топор, но применения ему пока не находил.

— Что верно, то верно. Сын предателя обычно — и сам предатель. Попробуй соскочи…

— Как запонка в ночи!

— Вот здорово, опять в рифму!

— Ой, я при жизни сочинил одну поэму. Посвятил её Императору. Сколько бы я ещё сочинил, если бы не превратился в эту жалкую кость!

— Это сколько лет минуло, как мы неживые?

В этот миг вождь, прислушивающийся к голосам, что-то понял. Одно ясно: голоса неживые. Значит, это кто-то из тех скелетов, которых дурак-некромант хотел завести в Костехранилище, но они там больше не поместились!

— Да, некромант-то дурак! Хоть и поднял нас, а дурак. Сам не знает, что делает.

— Ясно, что дурак: связался с сыном предателя. Видит в нём жизненных благ подателя.

— Нет, некроманты все и так дураки. Вот с ними и связываются предатели со своими сыновьями. Дураков обморочила некрософия. Сначала они ещё живы, но верят Смерти. Потом уже мертвы, но всё ещё верят Смерти.

— Ага: встать — или не встать? Достойно ль…

— Плясать под плетью воли некроманта?

— Служить ему, не ведая покоя…

— И свой позор посмертьем величать?

— Иль, слыша зов, не слушать, промолчать…

— Прикинуться немым, не отвечать…

— Хребет не выпрямлять, кривя душою…

— И в мирном сне по жизни не скучать?

— А ты как думаешь, ублюдок Ундикравна?

Ого!

Прямое обращение поразило вождя, как жертвенным ножом. Не прошло и минуты, как телохранители повскакивали с занятых ими мест на опустевших помостах и воззрились на своего мечущегося с топором хозяина. В ночи теперь раздавался хруст костей — это вождь Великого народа крушил поднятые своим придворным некромантом скелеты. Он работал, а голоса всё звучали. Он всех сокрушил, а они не унимались, и было ему невдомёк, откуда они исходят.

— А сын предателя пошёл крушить кумиры.

— Кумиры падают, добей же их в полёте!

— Они спасутся, если не добьёшь!

— Гляди, не обломай свою секиру!

Ну кто бы мог догадаться, что это говорили в сознании вождя две поднятые к посмертию волей некроманта костяные запонки!

* * *

Далеко за полночь прибыл вождь в свою резиденцию. По обыкновению последних недель, он попал в Глиняный дворец через туннель. Только вошёл он туда не собственными ногами. Его внесли телохранители, запеленатого в собственную рубаху, рукава которой были скручены за спиной и на всякий случай заколоты костяными запонками — изделиями весьма прочными (после вымачивания в каком-то специальном составе кость становится крепче стали). Всю дорогу Занз-Ундикравн буйствовал, перед этим же успел сокрушить своим топором всех поднятых Флютрю предков, которым не удалось поместиться в Костехранилище, да ещё отсечь самому верному из своих телохранителей — многострадальному Дрангу — не самую важную часть тела, но и не излишнюю — левую руку. Именно после того, как, разобравшись с костями предков, Врод Занз-Ундикравн двинулся на телохранителей, те смекнули, что пора его скрутить. Верный Дранг с этой идеей сразу не согласился, пытался возражать товарищам — за что и поплатился.

Уложив спеленатого вождя на его лежанку, телохранители послали за лекарем. Лекарь, принадлежавший к партии защитников памяти Штонга, какое-то время раздумывал, идти ли ему к больному, но потом рассудил, что всё равно вряд ли ему поможет, и явился. И точно: происходящее с вождём было выше разумения отшибинского лекаря — парня хоть и столичного, а всё же сельского.