Мир Александра Галича. В будни и в праздники

Чуть поближе к периоду развитого исторического материализма – рассказ «Сверху вниз наискосок» Виктора Драгунского, хорошего знакомого АГ. Тут и не маляры, а бригада малярш работает при ЖЭКе. Они поют хором песню «Ландыши, ландыши» и ходят, словно наполеонши побелки и колера, в бумажных треуголках, сделанных из листов газеты, может, «Известий», а то и «Правды». Газета прочитана – кем и когда уточнению не поддается, её аккуратно раскладывают на столе, выглаживают ладонью страницы, потом складывают, перегибая, разглаживают по острой грани, чтобы не топорщилась и крепче держалась конструкция, потом ещё раз складывают, перегнув, загибают к себе углы, поворачивают, так надо, потом надо снова вывернуть. И получается головной убор, что спасает от жаркого солнца и от пыли, и от капель краски, летящих с кисти или из распылителя. И ещё на маляршах рабочие штаны, которые гремят, в краске заскорузнув, словно кровельное железо. Краска впиталась, высохла, и штаны теперь будто жестяные. А уж сама краска – не забыть вовек. И запах, и цвет. Да она и сейчас жива, вытерпев и перетерпев и нововведения, и веяния прогресса, и разные общественные формации – от почти ручного социализма до озверело дикого капитализма, сорвавшегося с цепи. Краска почему-то возрождается ранней весной, такой краской, «коричневой с небольшой краснотой», красят цоколи домов, выводят ею бордюры, она взбегает на двери парадных и облекает их, поглощая навсегда. В самые парадные, кажется, её не пускают, по крайней мере, эдакого не упомню.

Такой краской надышишься, не отличишь родного папу от чужой мамы. Голова будет лёгкой и в ней станет шуршать, как шуршит треуголка из газеты, наводя мысли по-наполеоновски величавые, а тело загромыхает, словно пропитанные краской насквозь малярные штаны.

…Чуйствуем с напарником: ну и ну! Ноги прямо ватные, всё в дыму, – и слово «напарник» здесь выглядит производным синонимом к слову «дым». Герои запарились на работе, где что ни день – гарь коромыслом, баня по-чёрному. Баня, впрочем, ассоциация окказиональная, а потому возможны иные, и к случаю.

В цикле стихов, привезённых из Тифлиса, у Осипа Мандельштама есть стихи о грузинском вине.

Кахетинское густоеХорошо в подвале пить, —Там в прохладе, там в покоеПейте вдоволь, пейте двое,Одному не надо пить!

В самом маленьком духанеТы обманщика найдешь.Если спросишь «Телиани»,Поплывет Тифлис в тумане,

Ты в бутылке поплывешь.

А тут с точностью прямо до наоборот: мозги поплыли, руки-ноги тянут вниз, ставши двоюродными. Единственный способ попытаться всё вернуть на своё место – выпить, чтоб сполоснуть мозги.

Про то, что взяли не что-то там, а «Жигулёвского» и «Дубняка», вспомним чуть ниже, а вот что третьим пригласили истопника никак нельзя откладывать на затем. Трое – двое, мандельштамовские стихи и тут не исчерпывающие, импрессионистичные, поскольку речь идёт о местных обычаях и законах. Что ни место, свои обычаи и свой же закон. «Телиани», может, и пьётся тет-а-тет, но «Дубняк» с «Жигулёвским» не располагают к минимализму. Да и не сами по себе напитки, эпоха звала, размыкала пространство и время.

В «Памятных записках» поэт Давид Самойлов, рассуждая о характере семидесятых годов XX века, этой поры засыпания, общественной дремоты по всему СССР при редком всхрапывании спросонок – он не видел ещё ни восьмидесятых, ни начала девяностых – говорил о повальном пьянстве и вводил градации: натроишник, надвоишник, наодногошник.

Пить в одиночку! увольте, – чем с самим собой, лучше с чёртом, – прав Владимир Высоцкий. Один на один – конечно, полное вырождение. В шестидесятых годах о таком и подумать было нестерпимо. Перспектива страшнее, чем надышаться казённой красно-бурой краски. Нельзя, невозможно, пить без третьего – окончательный и бесповоротный алкоголизм, падение на дно социального оврага с покатыми, но осыпающимися то и дело склонами.

И уж если общество выталкивает человека на улицу – в торговле спиртным произошли значительные изменения – надо искать выход (какой выход с улицы? выход куда?): «Водки при Хрущеве пьют больше, и пьяных на улицах прибавилось, потому что он запретил мелким забегаловкам торговать водкой в разлив. Вот молодые парни и покупают в магазине бутылку водки, сообща распивают ее в подворотне, быстро, не закусывая, и мигом пьянеют. В мелких забегаловках они бы непременно заели “сто грамм” бутербродом».

Молодежное кафе