Мир без Стругацких

Шалман гулял. Несколько алкашей, с красными, как у кроликов, глазами, под столом разливали водку в кружки с пивом. С соседнего столика доносился женский визг и пьяная матерщина. Это ж не просто четвёртое, сообразил Сёма, это суббота, вот народ и гуляет.

Он ещё раз окинул ресторан взглядом – и вдруг в воздухе, пропитанном табаком, перегаром, отчаянием и одиночеством, различил женский силуэт. Одетая в джерси, столь неуместное в этом зале, она шла меж столиков, и все, кто был в этом кабаке, – пролетарии, бухие уже к началу вечера, собесовская шушера, заголившая в ухмылке сталь зубных коронок, пергидрольное бабьё, благополучнейшие спекулянты, верноподданное жульё – все они провожали её глазами, словно беззаконную комету, а неведомый трубач в радиоточке, сопя, словно в насморке, невидимой золотой трубой, выдал – только ей – румбу, с огоньком, солью и перчиком, а она только качнула плечом, села за столик, взяла меню, заказала ситро и бефстроганов.

Их глаза встретились – и она едва заметно улыбнулась, пригубив пузырящуюся жидкость. Это длилось всего секунду – но он вспомнил её, вспомнил эту королевскую осанку, вспомнил всё. Судорожным движением расстегнул замызганный портфель, вытащил обгрызенный химический карандаш и общую тетрадь – с замусоленными углами, масляными пятнами на синей обложке. Он облизнул карандаш и начал писать на странице, пустой, как его графин. Слова ложились одно за другим, словно Ангел стоял у него за плечом и, скорбно кивая, диктовал: «Пурга затихает к утру, тайга посапывает, словно медвежонок, до побудки остаётся всего полтора часа, полтора часа тяжёлого, неспокойного, подневольного сна…»

Он писал не останавливаясь, писал и писал, а сквозь туманный воздух шалмана, пропитанный «Красной Москвой» и «Шипром», на него смотрела Она – вечно юная, могущественная, исполненная силы и славы, заступница всех заблудших, всех опустившихся, всех обречённых, бессмертная и неизменная, подлинная властительница одной шестой, его Муза, его принцесса… Прекрасная Дама, придуманная им на ярославской пересылке много лет назад.

Когда он закончит писать, она исчезнет. Ничего не видя и никого не узнавая, он обведёт глазами дымный зал, а потом снова опустит взгляд на исписанную тетрадь и, едва шевеля губами, прочтёт последние слова гимна, который он только что сложил в Её честь:

«Смеясь, мы вспомним их, вспомним наших начальников, которые только и умели палить всласть по безоружным, вспомним дураков, что тешили себя мыслью, что они – единственная власть в этом ледяном, бездушном краю.

Но нет! Мы-то знаем, какая власть была настоящей, какая власть была Властью! Мы-то знаем Тебя, мы-то знаем, кто взаправду вёл нас в бой, кто посылал нас на смерть! Мы знаем Тебя, и мы славим Тебя. Своими изъеденными цингой дёснами, своими опухшими языками мы повторяем – как поминальную молитву, как заклинание добра и зла – мы повторяем: Ты – единственная власть, которую мы признаём, потому что только Ты можешь дать то, чего алчем мы все – зэки и вохровцы, вольняшки и подконвойные, воры и придурки, политические и блатные. Да, Королева, только Ты можешь дать нам вечный покой. И потому мы славим Тебя, мы склоняемся перед Тобой… нет, перед Вами, мы склоняемся перед Вами, Ваше Величество…»

Он поморщился, ещё раз облизнул карандаш, исправил одну букву, кивнул – да, так лучше – и всё так же беззвучно дочитал до конца:

…Наше Величество, наша королева.

Королева Материка.

1974 (?)

Об авторах

Ника Батхен – крымско-московский автор, выпустила одиннадцать книг («Остров Рай», «Сказки старого зоопарка», «Сердце Бури» и другие). Продолжает писать и публиковаться.

Владимир Березин окончил физический факультет МГУ и Литературный институт, много лет работал редактором в книжных изданиях. Автор мистической прозы. Историк литературы и биограф Виктора Шкловского. Лыс и бородат. Школьный учитель. Живёт в Москве.