Мир чудес (Дептфордская трилогия - 3)

Для меня это было откровением. Первые уроки актерства я получил в эстрадных театрах и считал, что главное на сцене - быстрота и броскость. Сэр Джон придерживался на этот счет абсолютно противоположного мнения. "Не спеши! Не спеши! - снова и снова повторял он. - Пусть они увидят, что ты делаешь. Не мельтеши - у зрителей не должны глаза разбегаться. Работай вот так". Тут он принимался скакать по сцене, изображая движения жонглера, работающего с тарелками, но темп его движений, на мой взгляд, был до невозможности медленным. "Не в том дело, чтобы тарелки не падали, - говорил он. - Ты и без меня знаешь, как это сделать. Важно, чтобы ты был Скарамушем. Ты должен уловить характер. Э? Ты ведь понимаешь этот характер, да? Э? Ты каллошки видел?"

Не видел я никаких каллошек и вообще не знал, что это такое.

"Вот, посмотри-ка сюда, дружок, - сказал он, показывая мне какие-то смешные маленькие картинки, на которых были изображены люди, одетые, как Скарамуш, Полишинель и другие персонажи комедии масок. - Вот как должно быть! Наполни это жизнью! Оживи каллошку!"

Для меня такая задача была новой и трудной - я никак не мог взять в толк, что проку, если я стану как на картинке. Но я подпадал под обаяние сэра Джона и был готов попробовать. И потому я скакал по сцене, вытягивал носок, принимал неестественные позы (как на картинках) - словом, из кожи вон лез.

"Руки! Руки! - требовательно кричал он, когда я, прервав свою работу помрежа, устраивал пляску тарелок в воздухе. - Они не должны быть как крюки, дружок! Вот так их держи! Видишь? Вот так - как я!" Тут он начинал демонстрировать, что ему от меня требуется. Сделать это, жонглируя, было довольно затруднительно, потому что он хотел, чтобы я оттопырил мизинец и указательный палец, а средний и безымянный держал вместе. Когда это делал он, все вроде казалось ничего, но это было совсем не в моем духе. И он постоянно заставлял меня пританцовывать, вытягивая носок и приподнимая пятку. А еще он хотел, чтобы я принимал позы, которые даже на мой взгляд были довольно живописны, но повторить их я не мог.

"Извините, сэр Джон, - сказал я как-то ему, - но мне кажется, что это попахивает психушкой".

"Ну вот, наконец-то ты понял! - закричал он и впервые мне улыбнулся. Именно это мне и нужно. Я хочу, чтобы это попахивало психушкой. Как и Скарамуш, понимаешь. Как мошенник в балагане".

Кое-что о балаганных мошенниках я мог ему порассказать. И о том, как они до психушки доходят, тоже. Но что было бы в этом пользы? Теперь я понимаю, что ему-то нужен был романтизм, а не реализм, но тогда все это было для меня тайной за семью печатями. Не думаю, что я был тугодум, и во время второй репетиции в театре, когда у нас появились тарелки, плащи и натянутый канат, передо мной забрезжило: я стал понимать, в чем ошибался я и в чем был прав (с точки зрения романтизма) сэр Джон.

Я вам говорил, что должен был скакать по натянутому канату - так Скарамуш убегал от разгневанных аристократов. Я находился высоко над ними, а поскольку расстояние, которое я преодолевал, не превышало и тридцати футов, то я, с одной стороны, должен был провести на канате достаточно времени, а с другой - изображать быстрое движение. Сэр Джон хотел, чтобы канат (на самом деле это была проволока) немного провисал и раскачивался. Это было явно в стиле Калло. В качестве балансира я использовал длинную трость, которую должен был вырвать из рук Полишинеля. Я побежал по канату на цирковой манер, чтобы у зрителей возникало ощущение, будто я вот-вот сорвусь, но это не пошло. Я должен был раскачиваться на проводе, чувствуя себя при этом совершенно свободно, а пройдя половину пути - показать нос маркизу Делатуру д'Азиру, главному моему врагу. Нос показать я мог. С этим не было никаких проблем. Но сэру Джону не понравилось, как я это сделал. "Вот как нужно", сказал он, приставил свой изящный большой палец к своему длинному изящному носу и пошевелил остальными пальцами. Я проделал это несколько раз, но он неодобрительно качал головой. Потом ему словно какая-то мысль пришла в голову.

"Дружок, скажи-ка, что для тебя означает этот жест?" - спросил он, устремив на меня свои блестящие карие глаза.

""Поцелуй меня в жопу", сэр Джон", - тушуясь, сказал я, не будучи уверен, что он знает такое грубое слово. Вид у него был мрачноватый, и он раза три-четыре медленно покачал головой.