Мир «Искателя», 2004 № 04

Серафима не сопротивлялась. Дала себя раздеть, сама помогла Павлу избавиться от пиджака и галстука. Большего он, когда спешил, не снимал. Не любил раздеваться перед ней, предпочитал брать ее, обнаженную, в одежде, так ему больше нравилось. Укладывал на кровать, любовался с минуту и лишь затем опускался следом, в самый последний момент расстегивая пояс и брюки.

А сегодня он и в самом деле спешил. Даже не распустил ей, по обыкновению, волосы, не вынул из них заколки и шпильки, как делал почти всегда. Серафима должна была лишиться всего перед их любовной игрою, он же — разоблачиться лишь в той мере, чтобы ничего из одежды не мешало взять ее.

Собственно, это его слово: взять. Он так и говорил ей, если испытывал желание. Торопливо шептал в ухо, прижимаясь всем телом, и как-то неумело, точно школьник, пытался избавить ее от одежды. Часто, не в силах сдержаться, просто дергал, срывая пуговицы и раздирая по шву ткань. А после, обмякнув, шептал пустые извинения, затем тратился в бутиках. И снова шептал.

Однажды, после одной из таких игр, он так взял ее в кабинке для переодевания; продавщице случилось выйти на минутку по звонку, а он воспользовался этим и тем, что принес ей новую блузку. На все про все у него ушло тогда две минуты с половиной, Серафима следила по своим наручным часам. Прислонил ее к зеркалу и молча торопливо излился, прижавшись лицом к собственному изображению, изможденному страданием и жаждою скорого избавления. Ей показалось это в чем-то символичным.

Сейчас… она ждала иного, нежели его жадные притязания, ждала ответа на этот вопрос. Вслушивалась в торопливое сопение Павла и пыталась понять, исходя только из доступной ей вазомоторики лица да отдельных, брошенных невзначай, на ветер, слов своего любовника о том, с какими же вестями он прибыл к себе на квартиру. Дурными или же…

Да и что считать дурными вестями, для себя она еще не решила. Как ни старалась. Ей только предстояло это решить, тем более после всех действий, проведенных в квартире до внезапного появления хозяина. Приход Павла Серафиму, как ни пыталась она взять себя в руки и убедить в необоснованности возможных треволнений по любому поводу, конечно, выбил из колеи. Насторожило ее и то, что Павел воспринял Симино присутствие как должное. Значит, ему просто необходимо ей что-то сказать, что-то важное, касающееся их обоих. И, наверное, не только о сегодняшнем визите Алексея в Икшу. Поведать, быть может, о том, что повисло в последнее время между ними невидимой преградой, то, что начало проявляться очень давно, с той поры, как она позвала Павла к себе — месяц назад, даже больше — и заговорила о своем муже, впервые упомянув его полным именем.

Пока ей оставалось только ждать. И подыгрывать Павлу в его старании снять напряжение, успокоиться и протянуть нить меж ними перед нелегким разговором. Вздыхать, постанывая, целовать его шею, обвивать ноги своими ногами и вцепляться пальцами в плечи. У него сильные плечи, Павел вообще любит заниматься собой, он привлекательный молодой человек… Возможно, это оказалось той каплей, что переполнила чашу ее сдержанности по отношению к немного застенчивому, но так старающемуся понравиться ей юноше. Пять с лишком лет назад.

Тогда все случилось очень похоже на все их последующие слияния, они вообще редко отличались разнообразием. Тогда же он впервые произнес свою фразу о желании взять ее. Это ей даже понравилось, показалось новым и волнующим. К тому же она надеялась на взаимность. Взаимность страсти. Что же до прочего… она уже пыталась ответить на это своему отражению в зеркале, незачем тревожить себя еще раз. Надо просто дождаться, когда Павел закончит и, успокоившись, начнет рассказывать. Осталось недолго, она это чувствовала.

Павел излился в нее, она вскрикнула протяжно и громко, в тон его полустону-полувздоху. Теперь она могла разжать объятия и просто чувствовать на себе его тело, пожалуй, единственное, что хоть в чем-то доставляло ей удовольствие.

Он молчал, приходя в себя.

— Теперь, я полагаю, так уж можно не беспокоиться. — Он подождал несколько мгновений, чтобы слова его выглядели как можно значительнее, и добавил: — Все кончилось.

Она не отвечала. Павел повторил:

— Все кончилось, Сима. Ты слышишь меня? Всё. Отбой.

Павел приподнялся на кровати, сел, а затем резко нагнулся над ней и, схватив за плечи, встряхнул. Серафима безвольно содрогнулась, голова мотнулась из стороны в сторону.

— Да понимаешь ли ты, наконец?!

Она с трудом подняла на него глаза.

— Я понимаю. Что ты так разошелся?

— Ничего ты не понимаешь. Все кончилось, — снова повторил он. — Никого нет, никто нам не хозяин. Ни тебе, ни мне. Мы теперь сами по себе. Одни. В полном одиночестве, — он махнул рукой, обводя ей комнату из угла в угол. — В полнейшем. Что хочу, то и ворочу.

Он внезапно сменил тон: