Мир-Кольцо

— Двадцать тысяч лет — это прорва времени.

— Гибель и через двадцать тысяч лет останется гибелью. Мой вид бежал в направлении Магеллановых Облаков. Часть из нас осталась на тот случай, если миграции кукольников будет угрожать какая-нибудь опасность. Теперь это случилось.

— Да? А что это за опасность?

— Пока я не могу ответить на этот вопрос. Но взгляни вот сюда, — кукольник взял лежащий на столе предмет, и Луис, который все время гадал, где у кукольника руки, увидел, что вместо рук он использует губы.

«И очень хорошо использует», — подумал он, когда кукольник подал ему предмет, который оказался голограммой. Большие, словно резиновые, губы кукольника на несколько дюймов выступали за зубы. Они были сухими, как человеческие пальцы, и окружены маленькими выростами. За сточенными плоскими зубами травоядного Луис заметил подвижный язык.

Он взглянул на голограмму.

Поначалу он просто не понял, что это такое, но продолжал терпеливо всматриваться, ожидая, пока образ сложится в осмысленное целое. Небольшой ярко-белый диск, похожий на солнце класса C0, K9 или K8, перечеркнутый ровной черной полосой. Но это не могло быть солнцем. Частично скрытая за ним, четко отделяясь от черного фона, виднелась полоса необычайно чистой голубизны. Полоса была идеально ровной, с острыми краями из твердого материала, явно искусственной и более широкой, чем белый кружок.

— Похоже на звезду, окруженную обручем, — сказал Луис. — Что это, собственно, такое?

— Можешь оставить это себе, если хочешь. Теперь я могу открыть тебе причину, по которой затащил тебя сюда. Я предлагаю создать исследовательский отряд, состоящий из четырех членов, включая тебя и меня.

— И что мы будем исследовать?

— Этого я пока сказать не могу.

— Не шути. Нужно быть идиотом, чтобы решиться на то, о чем ничего не знаешь.

— Всего наилучшего по случаю двухсотого дня рождения, — сказал кукольник.

— Спасибо, — ответил несколько удивленный Луис.

— Почему ты ушел со своего приема?

— Это не твое дело.

— Мое. Прости меня, Луис Ву. Почему ты ушел со своего приема?

— Я просто подумал, что двадцать четыре часа — маловато, чтобы как следует отметить двухсотый день рождения. Вот я и продлил себе этот день, убегая от полуночи. Как чужак, ты не в состоянии это понять.

— Ты был упоен радостью этого дня?

— Ну, не совсем. Пожалуй, нет… Даже наверняка. Хотя сам прием был очень хорош.

Начался он вчера, сразу после полуночи. Почему бы и нет? Его друзья были раскиданы по всем часовым поясам, и не было никаких причин терять хотя бы одну-единственную минуту. По всему дому были расставлены мини-спальни для короткого, но глубокого сна. Тех, кто не хотел терять время на сон, ждали возбуждающие средства, одни — с интересным побочным действием, другие — без.

На прием явились и те, кого Луис не видел самое малое сто лет, и те, с кем он виделся ежедневно. Некоторые из них когда-то, очень давно, были его смертельными врагами. Были женщины, которых он никак не мог вспомнить и удивлялся теперь, сколько раз за эти годы у него менялся вкус.

Как и следовало ожидать, одно представление гостей заняло несколько часов. Ох, уж этот список фамилий, и все нужно было запомнить. Слишком много друзей стали совершенно чужими.

За несколько минут до новой полуночи Луис Ву вошел в трансферную кабину, набрал код и исчез.

— Мне стало смертельно скучно, — признался он. — «…Луис, расскажи нам о своем последнем Отрыве!», «Как ты можешь быть так одинок, Луис?», «Как хорошо, что ты пригласил тринокского посла», «Мы так долго тебя не видели, Луис!», «Эй, Луис, знаешь сколько нужно джинксов, чтобы покрасить небоскреб?», «Ну, сколько?», «Что сколько?», «Этих джинксов», «А-а… Трое поливают краской, а двое двигают небоскреб». Я слышал эту шутку еще в детском саду. Все то, что было в моей жизни, все старые шутки, все одновременно — в одном, большом доме… Я не мог это выдержать.

— Ты беспокойный человек, Луис Ву. Ведь это ты придумал Отрывы, правда?

— Не помню. Знаю только, что они быстро распространились. Теперь так делает большинство моих знакомых.

— Но не так часто, как ты. Примерно через каждые сорок лет тебе надоедает общество людей. Тогда ты покидаешь их мир и мчишься к границе известного космоса. Ты летишь один, в маленьком корабле, до тех пор, пока не почувствуешь потребности в чьем-нибудь обществе. Из последнего, четвертого Отрыва ты вернулся двадцать лет назад. Ты беспокоен, Луис Ву. На каждой из планет обжитого людьми космоса ты жил достаточно долго, чтобы тебя принимали за туземца. Сегодня ты ушел со своего приема. Тебя снова мучает беспокойство?

— Это мое личное дело, не так ли?

— Да. А мое дело — вербовка. Ты подходишь для моего исследовательского отряда. Ты можешь рисковать, но сначала все детально рассчитываешь. Не боишься оставаться один на один с собой. Ты достаточно рассудителен и хитер, чтобы жить и после двухсот лет. Поскольку ты всегда заботился о своем теле, в физическом смысле тебе не больше двадцати лет. И наконец — это, пожалуй, самое главное — ты любишь общество чужаков.