Мир, который ее принял

Эта ночь тянулась бесконечно. С каждым часом приближалась точка невозврата. Вы когда-нибудь в детстве играли в страшную игру «душегубка»? Пожалуй, все дети девяностых в нее успели сыграть. Суть игры: сделать пять-шесть глубоких вдохов-выдохов, на последнем выдохнуть так, чтоб осталось только легкие выплюнуть, затем прижаться к стене, а твой напарник должен сдавить твое горло какой-нибудь тряпкой, да покрепче. После чего твое тело становится ватным, сознание тускнеет, следует легкое головокружение, хочется спать, и самое главное – наступает полное безразличие. Так и в ту ночь, оказавшимь под лавиной, мы с каждым часом все послушнее принимали свою участь.

Сейчас я понимаю, что это проявление слабости спасло наши жизни. Если бы хоть кто-нибудь из нас начал бороться, попробовал выползти из палатки и начать предпринимать отчаянные шаги по спасению, мы, как жалкая горстка соплей, растекались бы по склону и погибли поодиночке.

Спустя пять часов, я могла думать только о том крохе, который оказался с нами. Один вопрос: «Почему она здесь?»

Спустя некоторое время у Дашки случилась истерика, она пыталась выбраться из палатки, горько плача, что-то несла в бреду. Для нее это путешествие должно было стать красивым воспоминанием перед длительными декретными днями.

Пытаюсь ее успокоить, прижимаю к земле. Честно, хочется врезать и сказать: «раньше нужно было думать, а не строить сейчас из себя жертву обстоятельств!»

Придя в себя от слез, она все же открывает секрет, нет, не в оправдание, наоборот: «знаешь, я оказалась здесь от полного отчаяния: отец ребенка узнал о малыше перед тем, как я отправилась сюда, попросил сделать аборт. Ему я с ребенком не нужна. Не знаю, как мне жить с этим. Меня посещали самые страшные мысли, по возвращении я собиралась пойти на этот страшный шаг и избавиться от малыша, но сейчас я чувствую всем сердцем, что он должен жить. Это из-за меня на нас обрушилась буря, это мое наказание».

Самое паршивое, в тот момент казалось, что мы с Дашей одни в палатке, так как две наши соседки забились, как серые мыши и затихли, были напуганы, и им было плевать у кого какое бремя, они думали только о себе. Уверена, если бы в тот момент прилетел вертолет, и в нем было только одно место, они покалечили бы друг друга, чтоб оказаться на борту, никто из них не подумал бы о матери со чадом.

Снова крик из палатки Марго: «Вы живы?»

«Да! Живы!» – кричим в ответ.

«Мы начинаем выбираться. Буря стихла. Надо валить!» – приказывает Марго.

Понимаем – это наш шанс. Мы начинаем, что есть мочи раскачивать собой гору снега, завалившую палатку. Я командую: «раз-два, раз-два, влево-вправо». После того, как сбросили основную часть завала, я повернула к предбаннику и начала растегивать полог в палатке. Руки сводит от холода, но я не чувствую боли, судорожно срываю молнию – в лицо обрушивается куча снега. В предбаннике наощупь нахожу лопату, выталкиваю ее наружу, лопата проделывает дыру в снежной стене. Поднимаю голову и вижу протянутую руку Марго. Мы обмениваемся взглядами и понимаем друг друга без слов – медлить нет времени. Марго помогает остальным выбираться из нашего бункера. Я пытабсь той самой лопатой выкопать хоть какие-то остатки вещей.

Ветер сильный, все сносит, и нам едва удается оставаться в вертикальном положении. Выдергиваем из предбанника полупустые рюкзаки, с надеждой хоть что-то забрать. Одну из палаток навсегда пришлось оставить. Темнота, остатки снежных лавин в отдалении продолжают с грохотом падать вниз. Мы в связке с трудом передвигаем ноги, когда не хватает сил держать баланс, начинаем ползти по пластунски.

Тяжелее всего приходилось Ингриде Платоновне – самой старшей из нас. Она шла замыкающей, и мне приходилось ее подтаскивать за собой. Только и слышала, как она приговаривала, обращаясь ко мне: «дочка, ты меня не отпускай, смотри за мной в оба. Здоровье ни к чёрту, ой помру, не дойду». Теперь она вызывала у меня жалость. «Зайцы нынче поскромнее», – проронила я вполголоса. Вспоминала ее холеную, высокомерную улыбку, когда на перроне железнодорожной станции она подшучивала над учасницами похода. Ее лицо представлялось мне эдаким белым пионом – такое же округлое, слегка полноватое. Фактурная женщина, и сразу видно – небедная. Ее муж как-то связан с правительственными делами, поэтому дамочка привыкла крутится в высших кругах. Но выглядит она нелепо: зачем-то на затылке чёрный чепец, прикрепленный невидимками, черные лосины облегают и визуально утяжеляют и без того массивный низ. Поверх драповой куртки повязана тёплая шаль. Ингрида Платоновна явно хотела выглядеть «стильной кокеткой». Её высокомерный тон начинал будоражить меня изнутри. Я понимала, её выкрутасов хватит ненадолго, в определённый момент мне придётся ее заткнуть.

Перед посадкой Ингрид Платоновна, увидев, как я глубоко вдыхаю пережде чем войти в вагон, спросила насмешливо: «Что, милочка, нравится запах креозота? Или перед смертью не надышишься? Ха!»