Мир на Востоке

На душе у него было препаршиво. Он чувствовал себя бесконечно одиноким, преданным и проданным. Выйдя на улицу, он закурил. Дождь ослаб и перешел в занудливую морось. Эрих поглядел вдаль — на четко очерченный на фоне закатного неба силуэт комбината с его гигантскими трубами, башенными охладителями и печами. Неужели это творение рук человеческих, символ нового времени, скоро будет разрезан автогенами и превращен в гору металлолома?.. Где-то высоко в небе на одной из труб ярко горел, развеваясь на ветру, факел. Он всегда реял над Айзенштадтом, как знамя победы…

Сзади послышались шаги. Эрих обернулся. Это был Мюнц.

— Вот что я тебе скажу. Второй раз такая выходка дорого тебе обойдется. Что же ты творишь? Бухнер встал на нашу сторону, а ты ведь прекрасно знаешь, как много значит для других его и твое отношение к перепрофилированию, как прислушиваются люди к вашему мнению. Или ты что, поперек партии намерен идти?

— Ты мне, Маттиас, тут мораль не читай и на сознательность не дави, — буркнул Эрих в ответ. — Может, ты и в ЦК работаешь, а мне ты не начальство. Уж позволь мне решать самому, что в интересах партии, а что нет. Лизбет Гариш тебе уже сказала: «Я — самостоятельный человек», и я могу повторить то же самое. А что касается затеянного вами перепрофилирования, то как же ты хочешь, чтобы не болела душа у тех, кто начинал тут на голом месте, вкалывал день и ночь, только чтобы дать стране металл?

Он холодно попрощался и ушел. И тут только Мюнцу стало ясно, что за какие-то считанные годы в республике выросло поколение, которое хочет само быть хозяином своей судьбы, само распоряжаться делами государства.

ПЯТАЯ ГЛАВА

Лето 1962 года стало в Айзенштадте, городе металла, временем подведения итогов. Сейчас, с высоты наших дней, легко судить, кто был прав и кто не прав, а тогда? После катастрофы на стройплощадке (а это была самая настоящая социальная катастрофа, пусть и в локальном масштабе) партийным и профсоюзным собраниям не было конца. Не то чтобы все еще отыскивали зачинщиков, но — настаивал Мюнц — необходимо было раз и навсегда разобраться в этом происшествии, столь прискорбном и постыдном в условиях социалистического государства. Известную роль сыграло и то обстоятельство, что в связи с подготовкой к VI съезду СЕПГ уже в середине августа в первичных организациях должна была начаться отчетно-выборная кампания.

Партийные дела привели на комбинат и Франка Люттера. И вот они вновь собрались втроем: он, Эрих и Ахим, — сидели, как в старое доброе время, в ресторанчике на берегу Заале и вспоминали годы своей дружбы, насчитывавшей столько же лет, сколько и мир в этой стране (если воспользоваться сравнением Франка, определенно питавшего журналистскую слабость к высокопарным выражениям). За открытым окном мерно текла река, на другом берегу в золотистых лучах опускавшегося за горизонт солнца вздымалась громада старого, полуразвалившегося замка, особенно живописного на фоне зеленых полей колосящейся ржи.

После одиннадцатой или двенадцатой кружки пива, когда жажда была уже давно утолена, Эрих затянул песню:

Там, где плещут волны Заале,

Замки гордые стоят…

Франк перебил его угрюмо:

— Да, волны Заале… Теперь это просто сточная канава. Как нам недавно сообщили, рыбы в ней вообще не осталось. Всю потравили.

— А я вспоминаю Томь, предгорье Алтая, — сказал Эрих. — Веришь ли, там форелей голыми руками ловить можно.

Слушая этот хмельной разговор, Ахим думал о своем: надо бросать к черту эту многотиражку. Вот бы опять заняться наукой, а на досуге писать биографии великих людей…

Да, разными они стали за последние годы, все дальше и дальше расходились их пути. И вскоре сама жизнь им это доказала.

С появлением Мюнца в Айзенштадте Франк с удвоенной энергией взялся доводить перепрофилирование комбината до победного конца. Его раж объяснялся двумя, даже тремя причинами. Во-первых, ему хотелось побыстрее отрапортовать в Берлин. Во-вторых, его воодушевляло личное присутствие инструктора ЦК и оказывавшаяся им поддержка. В-третьих, аппарат окружного комитета, конечно же, прослышал о скорой смене первого секретаря и о том, что наиболее вероятная кандидатура на этот пост — Мюнц. Разумеется, Франк умел находить общий язык с Францем Бюргманом, хотя и не был в его непосредственном подчинении — лишь изредка предоставлял кое-какие справки. В конце концов, именно Бюргман и назначил его заведующим экономическим отделом. Но при мысли, что вскоре его шефом станет Мюнц, человек, с которым он знаком бог знает сколько лет и который к нему благоволит, у Франка сладостно замирала душа.