Мир от Гарпа

Но она ничего не сказала о нем ни Гарпу, ни тем более Харисону, который работал в другом университете. Ответ Майкла Милтона был выведен каллиграфическим почерком восемнадцатого века, для которого нужно особое перо. Казалось, черные чернила послания более вечны, чем обычная типографская краска. Хелен снова и снова перечитывала его. Пробежала она и другие его ответы в анкете: год рождения, какую школу кончил, какие лекции слушал по лингвистике и литературоведению. Хелен не поленилась и посмотрела его табель с оценками — приличные. Позвонила двум своим коллегам, у которых Майкл Милтон учился в первом семестре, — и оба сказали да, хороший студент, правда, немного резок и горд, что выдает в нем тщеславие. Из разговора она заключила, что Майкл был пусть и одаренный, но не слишком приятный молодой человек, хотя прямо ни тот, ни другой этого не сказали.

Она подумала о двух нарочито расстегнутых верхних пуговицах на рубашке (у нее больше не оставалось сомнения, это и есть Майкл Милтон) и вдруг представила себе, как возьмет и застегнет их. Вспомнила и жиденькую полоску усов, едва обозначенную над губой. Гарп позже скажет, что усики Майкла Милтона — «оскорбление усатой половине рода человеческого» и что если он сбреет эту пародию на усы, сделает своему лицу «великое одолжение».

Но у Хелен эти чахлые усики Майкла Милтона почему-то не вызвали протеста.

— Просто ты не любишь усов. Никаких, — сказала она Гарпу.

— Ничего подобного. Я не люблю только эти усы. А вообще против усов ничего не имею, — упрямо заявил он, хотя, честно говоря, Хелен была близка к истине: с того самого дня, когда он поймал насильника, сбрившего в туалете парка усы, он навсегда возненавидел эту разновидность растительности на лице.

Нравились Хелен и светлые бачки Майкла Милтона, которые были длиннее обычных и слегка курчавились. Гарп же подбривал виски высоко, вровень с уголками темно-карих глаз, волосы у него были густые и лохматые и прикрывали ухо, изжеванное Балдежкой.

В последние месяцы чудачества мужа начали раздражать ее. Вполне возможно, они стали заметнее, поскольку Гарпу давно не писалось и он бесился сильней, чем обычно: ведь когда он не отрывался от письменного стола, времени на всякие глупости не оставалось. Во всяком случае, Хелен стала от них уставать. Взять хотя бы его дурацкую манеру въезжать на машине в гараж, не включая фар, которая и раньше возмущала ее. Никакой логики в поведении — трястись от страха за своих детей, объявить войну лихачам-водителям, панически бояться утечки бензина и таким безумным образом въезжать в гараж.

Трюк Гарпа заключался в следующем. Подъезд к дому шел резко в гору после длинного пологого спуска. Когда Гарп бывал уверен, что дети уже легли, он на подъеме отключал мотор и фары и въезжал вверх на холостом ходу: разгонялся на спуске так, что инерции хватало на крутой подъем и въезд в абсолютно темный гараж. Он уверял, что боится разбудить детей фырчанием мотора и светом фар. Очередная нелепость. Через пять минут ему все равно приходилось включать газ и зажигать фары, чтобы отвезти домой девушку, сидевшую с мальчишками. Этот трюк со слепым въездом в гараж был, по мнению Хелен, опасным ребячеством, который Гарп проделывал единственно ради острых ощущений. Сколько он подавил игрушек, оставленных детьми во дворе, сколько поломал стоявших в гараже велосипедов!

Однажды няня пожаловалась Хелен — ей страшно спускаться под гору с отключенным двигателем и фарами. Еще новый фокус — Гарп съезжал под гору с выключенными фарами, включая их перед самым выездом на дорогу.

«Может, это я сама стала нервничать из-за пустяков?» — недоумевала Хелен. До сих пор она за собой этого не замечала. Как давно, спрашивала она себя, все эти Гарповы штучки стали ее по-настоящему раздражать? Трудно сказать, одно очевидно: замечать свое раздражение она стала почти с того самого дня, когда прочитала ответ Майкла Милтона.

Хелен ехала к себе на работу, размышляя над тем, что сказать этому грубому и самонадеянному мальчишке, как вдруг отломился набалдашник переключения передач, поцарапав запястье. Произнеся все известные ей неприличные слова, она вырулила «вольво» к обочине и осмотрела поврежденную руку и сломанный рычаг.

Набалдашник шатался уже много недель; у него сорвалась резьба, и Гарп несколько раз пытался поправить дело с помощью скотча. Хелен ворчала: так могут чинить только придурки, у которых вместо головы задница. Впрочем, Гарп никогда не утверждал, что у него золотые руки, к тому же по семейному раскладу забота о машине лежала не на нем, а на Хелен.