Мир пауков

Пока Найл отвечал, беседа продолжалась. Неожиданно ему совершенно точно вспомнилось, когда именно это происходило. Найлу было около семи лет, и семья только еще перебралась в пещеру — бывшее логово жука-скакуна — на краю пустыни. До этого они ютились в каменном мешке у подножия большого плато, где было душно, тесно и небезопасно. Новое жилище в сравнении с прежним было прохладным и надежным. Они только еще начали его обживать, и пахло едким дымом сожженных кустов креозота, которые пустили в ход, чтобы выкурить жуков-скакунов. Слушая этот разговор матери с дедом насчет того, как готовятся коренья кассавы, он вместе с тем мог обонять запах кустов креозота. Был и еще один запах, никак не поддающийся уяснению; затем вспомнилось: болтанка из тертого чертова корня, которой деду смазали бедро (жук-скакун напоследок-таки задел).

Лежа в этом состоянии, Найл испытывал множество разноплановых эмоций и ощущений. Отчасти он превратился в семилетнего мальчонку, со всеми чувствами и мыслями семилетнего. Но сознавал он и себя теперешнего, лежащего в машине мира, прислушивающегося с немым удивлением к себе семилетнему. Казалось невероятным, что память с такой тщательностью и дотошностью сохранила этот кусочек детства — с каждым отдельным словом, произносимым матерью и дедом, а чуть дальше — вступившим в разговор Хролфом, двоюродным братом и матерью Хролфа Ингельд.

И осознание достоверности своего собственного прошлого наполняло неизъяснимым, светлым восторгом от того, что он жив, и вместе с тем уверенностью, что все проблемы людской жизни ничтожно мелки, и люди воспринимают их всерьез лишь потому, что тупы и подслеповаты. Все эти озарения были такими глубокими, что казались саморазумеющимися, будто были известны изначально. Мысли Найла прервал голос старца.

— Ты видишь то, где находишься, или только слышишь?

— Только слышу.

— Очень хорошо. Мне надо, чтобы ты плотно зажмурился, но представил, что открываешь глаза.

Вначале указанию следовать было сложно. Попытался представить, что открывает глаза, но ресницы дрогнули и ухватили отблеск матовой панели сверху. Тогда Найл для надежности прикрыл глаза ладонями, чтобы нельзя было открыть, и представил, что лежит у себя в пещере на травяной подстилке, в нескольких шагах от матери. И тут словно из ниоткуда возникла пещера, и стало видно лицо деда, освещенное единственным масляным светильником. Просто невероятно: отец его отца, отживший три с лишним года назад, сидит ни дать ни взять как при жизни, и разговаривает с матерью Найла, Сайрис, сидящей сейчас к сыну спиной. С внезапной глубиной Найла пронзила мысль: время — не мерило достоверности.

— Ну как, получилось? — поинтересовался старец.

— Да.

— Прекрасно. Теперь мне надо, чтобы ты попробовал нечто куда более сложное. Я хочу, чтобы ты полностью изменил картину.

— Как? — спросил Найл. Что за нелепость; ведь вот он, в пещере, слушает мать с дедом и ждет, когда вернутся с охоты отец и дядя Торг.

— Представь какую-нибудь другую картину, и попробуй разглядеть ее.

Найл попытался представить окружающую пещеру местность с выцветшим от жары кустарником и кустами креозота, с высоким древовидным кактусом-юфорбией; безрезультатно. Затем все внезапно подернулось мраком. Секунду спустя донесся голос матери:

«Его нужно растереть и истолочь, а там вываривать по меньшей мере часа два. Иначе это смертельная отрава».

Дед Джомар:

«Верно говорит. Можно еще столочь в муку, а там испечь из нее хлеб…»

Голос старца:

— Что там?

— Возвратилось на начало.

— Так, ладно. Попробуй-как еще раз. Найл постарался сосредоточиться. При этом голоса пошли почему-то на убыль, а когда ослабил усилие, возвратились вновь. Усилие, как ни странно, сводило все на нет.

— Попробуй представить что-нибудь приятное из своего прошлого, — предложил старец,

Найл попытался представить ту минуту, когда впервые увидел принцессу Мерлью. Она стояла в тронной зале подземного города возле своего отца, венценосца Каззака, темно-золотистые волосы были перехвачены блестким венчиком. Найлу все еще помнилось, как сладко замерло сердце, когда она ему улыбнулась, показав ровные, белые зубы, не попорченные соком ягод. Можно было ощутить бархатистость ее кожи, когда они приветственно соприкоснулись предплечьями…

Затем с ошеломляющей внезапностью она уже держала его в объятиях, жарко шепча: «Я пришла забрать тебя с собой…». Ухо чувствовало тепло ее губ, формы ощущались через красное платье паучьего шелка. Его же голос откликнулся: «Ты же знаешь, я не могу этого сделать».