Мир приключений, 1962 (№7)

— В самом деле, поболтаемся в море, даже интересно.

В глазах Фомы я прочел одобрение. Он понял меня. Он понял, что я хотел ему дать понять: все, мол, помню, все знаю, но не бойся, буду держаться.

Фома молча кивнул мне головой.

Глава девятая

НЕВИДИМЫЙ ПАССАЖИР

Ох, и медленно же тянулось время! Фома Тимофеевич вошел в рулевую рубку и тихо разговаривал со Степаном. Я знал, о чем. Он сообщал ему о прогнозе погоды и предупреждал, что надо скрыть это от нас и от Глафиры. Через полчаса опять вызвали Жгутова. Жгутов оправдывался и клялся, что он не виноват, обещал все исправить, но прошел еще час и два, и по-прежнему была тишина, по-прежнему мотор молчал. Глафиру капитан услал вниз, велев ей все готовить к торговле, чтобы, как придем в Черный камень, можно было сразу пускать народ. Глафира сказала, что у нее все готово, но капитан на нее так прикрикнул, что она прямо скатилась вниз. Она понимала, что происходит что-то нехорошее, и понимала, конечно, что Фома Тимофеевич хочет ее убрать с палубы. Ослушаться капитана она не решилась и, наверное, бедная, сидела внизу, обмирая от страха. Во всяком случае, время от времени из люка показывалось испуганное ее лицо, но, как только Фома Тимофеевич к ней поворачивался, она точно проваливалась вниз.

Было около двух часов, когда капитан начал внимательно вглядываться в небо.

— Будто облачко? — негромко спросил он Новоселова.

— Похоже на то, — ответил Степан.

В это время на палубу поднялся Жгутов. Вид у него был очень жалкий.

— Разбирать надо мотор, Фома Тимофеевич, — сказал он, глядя в сторону.

— Да ведь ночью же ты разбирал? — спросил капитан.

Жгутов молчал.

— Ну, говори, разбирал или нет?

Жгутов молчал. Фома Тимофеевич подошел к нему, взял его двумя руками за плечи и притянул к себе.

— Может, обманул? — тихо спросил он. — Может, не ремонтировал? Ну, говори!

Жгутов шмыгнул носом и, с тоской глядя вдаль, сказал:

— Обманул, Фома Тимофеевич.

— Так, — кивнул головой Коновалов. — Где ж ты ночью-то был? Спал, бездельничал?

— Гулял с ребятами, Фома Тимофеевич, — сказал Жгутов, — всю ночь гулял.

— Что ж ты думал? — спросил капитан. — На что надеялся?

— Думал, до Черного камня добежим, — жалобно тянул Жгутов, — а там отремонтируюсь.

— Совесть прогулял, Жгутов, совесть! — чуть не шепотом сказал Фома Тимофеевич. — Честь потерял. Какой же ты негодяй. Жгутов! — Он в ярости занес кулаки над Жгутовым, но, сдержавшись, опустил их. — Как с мотором? — спросил он.

— Фома Тимофеевич, — захныкал Жгутов, — дайте мне три часа. Я разберу мотор. Я успею. Видите, безветренно, небо чистое. Я буду как черт работать. Дайте мне три часа.

— Три часа тебе дать? — спросил Коновалов. Он взял его за плечо, подвел к борту и показал на горизонт: — Видишь облачко? Посмотри хорошенько. Это шторм на нас идет. А мы убежать не можем и выстоять не можем. А у нас дети на борту, Жгутов. У нас женщина на борту. Кто отвечать будет? Ну, ты пойдешь рыбам на корм. Ты заслужил, а они при чем?

— Виноват, Фома Тимофеевич, — сказал дрожащим голосом Жгутов. Он, кажется, очень перепугался.

— Десять минут я тебе даю, — сказал капитан. — Кровь из носу, чтоб мотор работал, ясно? Иди.

Жгутов пошел по палубе, дошел до люка и остановился. Глафира, растерянная, испуганная Глафира, стояла на трапе, до пояса высунувшись из люка. Достаточно было посмотреть на ее лицо, чтобы понять: она слышала весь разговор. Она знала все. Надо же было столько лет бояться моря, решиться наконец выйти в безопасное плавание и сразу попасть в такую катавасию!

— Пусти, — бледными губами пролепетал Жгутов.

И Глафира спустилась вниз и моторист за нею.

Степан стоял на руле. Фома Тимофеевич ходил по палубе взад и вперед, а облако все росло и росло. Оно, видно, мчалось на нас с огромною быстротой. Над нами еще светило солнце, а на севере море было уже темное, пасмурное, и уже белые барашки были видны вдалеке, и будто холодом дышало на нас с севера. Капитан все шагал по палубе и вдруг остановился прямо перед нами.

— Вот что, ребята, — сказал он резко, — скоро, понимаете, шторм начнется, а у нас мотор не в порядке. В общем, надо, знаете, ко всякому приготовиться. Ты-то, Фома, морской человек, я думаю, трусить не будешь, а вот Даниил не знаю. Ты как, Даниил?

— Я что ж, — сказал я, и мне самому было стыдно, такой у меня был дрожащий голос. — Я постараюсь.

На палубу поднялась Глафира. Бледная подошла она к рубке.

— Что ж это, Степан, — сказала она, — погибать будем? Как же это Жгутов нас всех потопил?

— Ну уж и потопил! — сказал Степан. — Может, еще и не потонем.

— Ой, — запричитала Глафира, — ой, Степа, боюсь! Ой, Степа, боюсь! Сил моих нет, Степа! Под водой-то рыбы, акулы, утопленники.

Фома Тимофеевич в два прыжка оказался возле нее. От его обычной медлительности следа не осталось. Он был быстр в движениях, решителен и резок.

— Кто говорит «боюсь»? — рявкнул он. — Если кто струсит, плохо будет. Не до шуток. Спасаться надо. Не советую трусить. Поняла, Глафира?

— Поняла, Фома Тимофеевич, — сказала Глафира и всхлипнула.