Мир приключений 1964 г. № 10

— Вот именно, настрой. Он помогает чем-то таким, чего не выразить точно словами… Понимаете, я долго не мог сообразить, чем раздражала меня та дискуссия, которая прошла в молодежных газетах. “Возьмет ли человек с собой в космос ветку сирени?” Теперь я понял и отвечаю на этот риторический вопрос отрицательно. Не возьмет. Потому что здесь — в такой постановке вопроса — искусство мыслится как пассивный момент любования прекрасным. Как фактор отдыха. Но ведь дело не в этом. Искусство — ветвь познания. Именно в этом качестве человек возьмет его повсюду. Он просто не сможет без него. Но с ним будет не ветка сирени, а то, что воспитано искусством: фантазия, человеколюбие, широта и богатство связей… Вы совершенно правы. — Поэт кивнул Строителю.

Уже зашло солнце. Резко и решительно спустилась темнота. В парке звучали голоса отдыхающих. На веранду уже два раза приходила розовощекая, пышная девушка из столовой звать к ужину.

Все встали, и Биолог подошел к Строителю.

— Простите, мне кажется, вы сами из Варшавы. Я не ошибаюсь?

— Да, из Варшавы, — ответил Строитель.

— И сейчас работаете в Братске?

— Да.

Биолог посмотрел на Строителя очень внимательно.

— Скажите, а вы не…

Л. Островер. УДИВИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ, или ПОВЕСТЬ

О ТОМ, КАК БЫЛА ПОХИЩЕНА

РУКОПИСЬ АРИСТОТЕЛЯ И ЧТО С НЕЙ

ПРИКЛЮЧИЛОСЬ[1]

ОТ АВТОРА

Н

а скамью рядом со мной сел старик. Сел, запахнул полы своего пальто, достал из кармана книжечку, поставил меж колен черную палку с круглым костяным набалдашником и углубился в чтение.

Старик был чем-то похож на Чехова — длинный, сухой, с острой бородкой; даже пенсне он носил, как Чехов, — на черном шнурке и немного косо.

Меня заинтересовала книжка, которую он читал, — карманного формата, в темно-синем мягком переплете. Лишь одно издательство выпускало греческих и латинских авторов в таком оформлении. До войны в этом оформлении у меня были Светоннй, Тацит, Ювенал и Петроний.

День был хмурый, на бульваре неуютно, а встать, уйти не хотелось. Кто он, этот старик? Не сдержавшись, я спросил:

— Светоний? Или Тацит?

Старик, склонив голову, взглянул на меня поверх пенсне:

— Вы, сударь, классик?

— Бывший, — ответил я. — Но ни греческой, ни латинской книжки давно не держал в руках.

— А тянет?

— Говоря честно — не очень. Еще в гимназии меня интересовало не то, о чем автор пишет, а то, как он пишет. В университете меня стало больше всего занимать, чем один писатель отличается от другого. А потом все эти Тациты и Ювеналы ушли за горизонт, и лишь изредка, в какой-нибудь осенний день я брал с полки такую вот темно-синюю книжечку и мысленно возвращался в далекую юность.

— Даже Аристотель ушел за горизонт? — спросил он иронически. — Аристотель, который уже лет триста пятьдесят до нашей эры считал материю основою всех вещей?

Поток остроумных колкостей обрушился на меня. Со стороны могло показаться, что я — вышедший из гроба Платон, а сосед мой — Аристотель; воскресший Аристотель распекал Платона за идеализм. Даже палка с костяным набалдашником была пущена в ход: старик чертил ею на земле какие-то круги, которые должны были изобразить замкнутость и ограниченность моего, платоновского, мировоззрения.

Вдруг он, словно вернувшись к жизни, весело рассмеялся:

— Кто вы? Ваша профессия?

— Литератор. — Я назвал себя.

Он протянул мне руку и назвал себя тоже.

Итак, случайным моим собеседником оказался весьма известный ученый-ориенталист. Я задержал его руку в своей дольше, чем это полагалось при первом знакомстве, и посмотрел на него глазами пионера, которому довелось увидеть прославленного героя.

Заметив впечатление, которое он произвел, профессор дружески обнял меня за плечи:

— Писатель? Удачная встреча! Хотите услышать историю одной рукописи Аристотеля? Любопытнейшая история! Новы из каких, простите, писателей: из тех, кто пишет, или из тех, которые, увы, писали когда-то?

— Полагаю, из первых.

— Тогда с охотой поведаю вам эту историю. Вы не торопитесь?

И профессор принялся рассказывать.

Часть первая

ШАРМАНЩИКИ

1

Шел 1848 год: с Запада надвигалась революция. Николай I послал войска в Венгрию с приказом: “Удушить революцию па марше”.

Управляющим III отделением был тогда генерал Дубельт. Худое лицо, пшеничного цвета усы, усталый взгляд, глубокие рытвины на лбу — за этим обликом скрывалось дрянное нутро лицемера и кнутобойца. Это он в апреле 1848 года, встретив на Мойке больного, доживающего последние дни Белинского, взял его под руку и дружески спросил: “Когда же вы, почтеннейший Виссарион Григорьевич, к нам пожалуете? Хороший казематик мы вам приготовили”.