Мир приключений 1974 г.

— Горошин в стручке не две, а много. Я же говорю, человек существо многогранное. От него всего можно ожидать, — серьезно заговорил Владыкин. — Ты прав, было бы понятно, если бы приступ аппендицита случился у этого, как его… у Андрейки, у сына Тани. Он мальчишку знает, маму его, по все» вероятности, любит. А девочка? Шут его знает, неожиданно для себя вдруг сверкнул одной из своих граней, а? Мог сверкнуть? Парень молодой, в тюрьме сидел за драку, испортился там, но не окончательно.

— Потом, может, локти грыз бы, проклинал себя…

— Вот именно! А тут поддался душевному порыву. Нам бы с тобой, Сергей, защитниками его быть на суде, адвокатами, — рассмеялся Владыкин. — А с другой стороны, кто знает, не мог он ширму построить из этого «Москвича»? Тоже но исключено. Быстро смекнул, что ему выгодно, если его возьмут по пустяковому делу. Пока суд да дело, а мы бы искали его том временем по белу свету.

— Нет, — возразил Сергей Петрович. — Я тоже раньше думал, что он прикрывается «Москвичом». Нет. Он и вел бы себя иначе, постарался бы сам засыпаться, а не ждать, пока его тот мальчишка увидит на улице. И при аресте, и на допросе все про Рузу говорил, уверен был, что его только за это и взяли. И не поехал бы из Москвы со знакомым таксистом. Спокоен за себя был, понимаешь? Нет, тут ширмы нету.

— Ну, ладно. А меня вот еще что интересует: почему это он у тебя на допросе, как ты говоришь, признался, что вез Укладову с вокзала? Согласись, что странно! Ведь мог прост сказать, что не возил. Не возил — и все! Это же так просто! А он признался…

— Не возил! Я сам сначала удивился, что за дурак, думаю. А потом понял. Парень, видно, тоже с головой, и догадался, что уж если мы его взяли, то это значит, что нашли какие-то доказательства, какие-то следы, что Укладова ехал л именно в его такси. Понимаешь? Ведь пуговицу-то мы в его машине нашли. Поэтому на всякий случаи по-умному и признал, что вез. А чем еще можно объяснить? Только этим. Везти- вез, высадил где-то, но не грабил. В том, что вез — никакого преступления нету, почему не признать? Логично?

— Хватит, довольно! — взмолился наконец Владыкин. — В отделе весь день сплошная уголовщина и здесь. Тащи шахматы!

Митин пошел в другую комнату, где высоко на шкафу, подальше от дочери, хранил доску с фигурами.

Он не стал испытывать терпение друга рассказом о том, что еще узнал от Тани. Существенного отношения к преступлению Воронова это не имело. Простая, немного грустная история о том, как человек из-за незрелости своих чувств глубоко обидел любимую женщину, но затем осознал ошибку и стал ее исправлять. И имела бы эта история, по всей вероятности, счастливый конец, если бы Воронов не сорвался. Она была интересна Сергею Петровичу, поскольку касалась его подопечного, пересказывать же в подробностях его жизнь начальнику он счел лишним.

Молодые люди познакомились вскоре после возвращения Воронова из армии. Тане нравился парень, хотя она и видела, что он был некрасивым. Зато, по ее словам, Степан был серьезным, честным и отзывчивым. Даже слишком, говорила она, не сознавая, что слово «слишком» не применимо к хорошему. Собирался учиться, так как сам чувствовал, что образования ему не хватает. Был вспыльчив, горяч, особенно в гневе. И отходчив. Взорвавшись, накричав — тут же успокаивался и говорил с виноватой улыбкой: «Не обращай на меня внимания. Погорячился, больше не буду, виноват, прости!» В такие минуты он казался ей красивым. Даже его горячность и вспыльчивость нравились ей.

Единственное, что омрачало Таню, было отношение Степана к ее двухлетнему сынишке. Вернее будет сказать, почти полное отсутствие какого-либо отношения к ребенку. Таня, несмотря на свою молодость, была уже вдовой. Муж, к которому она, по ее же словам, была не очень привязана, работал на железной дороге и по собственной неосторожности погиб под колесами вагона. В сыне молодая мать, конечно, души не чаяла. А Степан его и знать не хотел. Никогда о нем не говорил, не играл с ним, не приносил игрушек и гостинцев и вообще вел себя так, как будто крохотного человечка не существовало на свете. Тем более, что малыш часто гостил в Старой Рузе у Таниной матери. Степан, казалось ей, демонстрировал чистейший эгоизм, так часто присущий легкомысленной молодости.

Таню это глубоко оскорбляло и возмущало. Как она могла соединить свою жизнь с человеком, который был так равнодушен к ее сыну! И когда однажды он попросил ее стать его женой, но поставил условием, чтобы первые несколько лет Андрейка жил отдельно от них у бабушки, она категорично и гневно ответила ему отказом.

А вскоре Степан из-за своей вспыльчивости ввязался в какую-то нелепую драку и сел в тюрьму на пять лет. Она получала от него письма, но не отвечала на них. Обида была такой, что женщина не сообщила ему даже о своем переезде в Старую Рузу, где у нее тяжело заболела мать. Шло время, боль в сердце утихала. Таня вспоминала Степана все реже, а затем и вовсе вычеркнула его из памяти.