Мир приключений, 1975 (№20)

Почему я не взял раскладушку, а польстился на этот паршивый диванчик?! Вместо пружин он набит противотанковыми ежами. За окном темно, но в декабре веришь только часам. Без четверти шесть. “Аврора уж солнце встречала”, и так далее… А я думал, вчерашний понедельник никогда не кончится. Едва вернулся в горотдел, пришлось ехать к кинотеатру: передрались мальчишки из ремесленного. На ночь глядя прибежала женщина, оказывается, муж — шизофреник, недавно выписанный с “улучшением”, снова впал в буйство. С больным провозились очень долго, потому что “скорая” его не брала из-за отсутствия санитаров, а держать его в горотделе мы не могли. Наконец пришли к компромиссу: транспорт и врач их, санитары — наши. Снимать милиционеров с уличных постов нельзя, еле наскребли одного, вторым “санитаром” пришлось поехать самому. Уже совсем за полночь привезли дядю, дрыхнувшего в городском сквере. Сперва он не хотел вылезать из мотоциклетной люльки, а потом не хотел туда влезать, чтобы ехать в вытрезвитель. Обзывал нас нехристями и доказывал, что имеет “права” спать там, где ему больше нравится. Я таких прав не имел и заснул на этом диване, приспособленном разве только для сидения, да и то ненадолго.

И все-таки хороший был понедельник. Я невольно улыбнулся: передо мной одно за другим всплывали лица потерпевших.

Итак, я знаю, что Валина прачечная и выбор квартиры Мамоновым для совершения краж каким-то образом тесно взаимосвязаны. Но каким? Думать об этом не хочется. Моя голова совершенно не приспособлена к размышлениям. Я слово-то это “размышлять” не выношу, оно ассоциируется у меня с пустотой. Вот обдумывать полученную информацию — другое дело, но старая уже исчерпана выводом о наличии связующего звена между Валей и Мамоновым, а новой нет, за ней я только собираюсь идти. Информация, информация!.. Живи Архимед в двадцатом веке, ему не пришлось бы просить точку опоры!

Остаток ночи, видно, прошел спокойно, дежурный приветствует меня “добрым утром”.

— Ничего не доброе, — говорю я, — вся фигура болит.

А утро было все-таки доброе. Я это почувствовал сразу, как только вышел на улицу. Прошел дождь, но такой короткий, как процесс умывания моего Муш-Мушты.

И вообще я люблю этот час Спокойствия и Порядка, час, в который не совершается преступлений. Улицы наполнены звуками шагов весомых, знающих себе цену. Это выход рабочего класса, и он действительно полон величия! Мне кажется, людям с нечистой совестью становится не по себе от этого уверенного ритма шагов.

А я? Имею я моральное право вот так же с достоинством оставлять свои следы на умытом, еще не успевшем запылиться, асфальте? Они — созидатели, а у тебя после пятиминутной работы молотком на ладони вскакивает волдырь. Готовых ответов, конечно, сколько угодно. Милиция охраняет от преступных посягательств созданные рабочими руками ценности и даже нечто неизмеримо большее: жизнь, здоровье, достоинство. Но в это утро мне хотелось не только охранять, но, главным образом, созидать, и я мысленно назвал себя рабочим социалистического правопорядка.

Назвавшись так, я вдруг почувствовал, что эти люди, к чьей семье я только что приобщился, могут спросить с меня и за все наши промахи и недостатки. Готов ли я к такой ответственности? Как я ненавидел в эту минуту головотяпов и взяточников, беспринципных подхалимов и держиморд, которым удается иной раз напялить на себя мундир милиции и за которых я должен отвечать!

Как я ненавидел? Наверно, так, как можно ненавидеть, невыспавшись и натощак.

На автобусной остановке “Общежитие” людей еще мало: до комбината езды минут десять, а на часах — начало восьмого. Придется подождать, зато не разминусь, как вчера. С этим парнем меня познакомила работа в исправительно-трудовой колонии. Со студенческой скамьи я отправился туда, хотя были возможности получше. Тогда мне просто хотелось заглянуть за последнюю страничку детектива, ведь любой из них заканчивается изобличением преступника, а что потом? Теперь я убежден, что оперативники, следователи, судьи и адвокаты должны начинать работу там. Это вооружит их знанием тех, кого они будут потом преследовать или защищать.

Парень был осужден за… Впрочем, какое это теперь имеет значение? Прошлое пусть остается в прошлом. Я что-то для него сделал, уж и не помню что. Скорее всего, просто поступил справедливо, а там это ой как ценится. Я не могу точно объяснить, почему воры, расхитители, хулиганы, попав туда, обретают прямо-таки обостренное чутье к справедливости, но могу поручиться, что это именно так. Помню, один почти до слез обиделся, когда его, действительно по ошибке, обвинили в незначительном проступке. А ведь раньше он совершил пакость, не шедшую ни в какое сравнение с нашей ошибкой. “Так то ж я, за это и посадили”, — заявил он, уверенный в непоколебимости своей логики. И, пожалуй, она верна — логика правонарушителей. “Ты поставлен сюда государством и обязан быть справедливым по характеру самой своей службы”. Что-то вроде этого, наверное.

Ага, мой парень вышел из общежития.