Мир приключений, 1975 (№20)

Все остальное он говорил в обычном спокойном тоне.

— Время шагистики прошло даже для армии. И там, и у нас нужны в первую очередь специалисты. Если ракетчик не сумеет быстро и точно выполнить приказ, грош цена его умению вытягиваться в струнку. Как бы вы передо мной сейчас ни маршировали, приказ о выявлении посторонних лиц вами не выполнен: в течение двух недель на вашем участке проживал преступник и совершал кражи. Государство доверило нам спокойствие города, в этой ответственности само по себе заключено уважение. Оно не прибавится, если подчиненные будут есть глазами начальство, по мы его лишимся вовсе, если, соблюдая формальную дисциплину, будем наплевательски относиться к служебной. И, пожалуйста, не поддакивайте. При обсуждении служебных вопросов вы можете соглашаться или спорить, а теперь в вашем одобрении нет необходимости.

Шахинов никогда никого не распекал в присутствии третьего, тем паче третьих лиц; сегодня он изменил своему правилу. Я понял, что это сделано умышленно, когда без видимой связи с предыдущим он заключил:

— Время бездушных исполнителей прошло. Регулировщики с дипломами — ненужная роскошь, их может заменить автомат. Только творческий подход к делу обеспечит рентабельность каждого из нас в обществе, строящем коммунизм.

Когда участковый вышел, Шахинов без тени упрека, словно продолжая утренний разговор, сказал:

— Надо думать, как поступил Гандрюшкин. Я подумаю в дороге, а вы — здесь. У вас фора, все под боком, даже потерпевшие, если понадобится вернуть вещи. В общем, порознь или вместе, но надо думать.

Вместе у нас ничего не получилось. Рат, как это часто бывает, из состояния “оперативной горячки” впал в апатию; Гурин привык мыслить несоразмерными с ничтожным Гандрюшкиным категориями — все равно что из пушки по воробью палить, да еще холостыми зарядами; мы с Арифом попробовали, но ничего путного из этого не вышло.

Ровно в шесть я сказал Рату, что Гандрюшкин мне антипатичен настолько, что я и думать о нем не хочу, а обедать и ночевать сегодня хочу дома, и даже очень.

КАК ПОСТУПИЛ ОН?

Меня не встретили овациями, но и разводиться со мной не собирались, и проблема: работа или семья, прошу прощения у героев “милицейских романов”, — у нас начисто отсутствовала.

На меня поворчали, зато тут же накормили горячим обедом, а домашний обед — это вам не столовая.

Муш-Мушта выждал некоторое время и, убедившись, что я продолжаю занимать вертикальное положение, потащил меня играть в настольный футбол. Сначала я проигрывал, потом вспомнил, что игру удастся прекратить только при обратной ситуации, и стал забивать сам. Противник не подозревал, что моих футболистов вдохновляют мысли о недочитанных рассказах Бредбери и купленной еще позавчера стереопластинке.

Работа в уголовном розыске развила во мне своеобразный инстинкт самосохранения: в свободное время полностью отключаться от всего, что занимало па службе. Мир, к счастью, состоит не только из преступников. Недаром Конан-Дойль вручил своему герою скрипку!

Но сегодня мое серое вещество взбунтовалось: слишком велик объем полученной за день информации. Инстинкт был подавлен и место героев Бредбери прочно занял Гандрюшкин. Правда, сперва я думал не столько о нем, сколько о возможном местонахождении вещей. Мысленно перебирая различные варианты, я вдруг понял, что все время исхожу из возможностей абстрактного лица. Когда Муш-Мушта прячет от меня сигареты, я не задумываюсь, куда они могут быть спрятаны в квартире вообще, определяющим является, куда их мог спрятать именно он, и безошибочность обнаружения объясняется моим знанием Муштиной индивидуальности. Значит, ответить на вопрос о вещах безотносительно к самому Гандрюшкину невозможно, и поиск решения надо начинать с исходного: кто он?

Пятьдесят два года, вдовец; дети разъехались по городам и весям, с папашей не переписываются, но деньги высылают аккуратно: дочь — добровольно, сын — алименты; в молодости болел туберкулезом, на фронте не был; в Закавказье приехал вскоре после войны, работал почтальоном, потом держал корову и продавал мацони — скорее всего, только продавал, потому что после смерти жены молочная коммерция лопнула; торговал уже на государственной службе газированной водой и пирожками, но недолго, то ли его интересы не совпали с государственными, то ли не обладал необходимой расторопностью; вот уж после этого он забрался под лестницу в общежитии. Это, так сказать, форма биографии, а каково внутреннее содержание? Я убежден в изначальности положительных задатков у любого человека, но что же превратило Мишу Гандрюшкина в Мухомора? Может быть, болезнь лишила уверенности в себе, а окружение в силу неизвестных мне обстоятельств усугубило его сознание собственной неполноценности? Обо всем этом можно только гадать. Прав Фаиль: мы начинаем со стадии “щипцов”, когда случай, совершенное. преступление, подсовывает нам уже “выпеченного” жизнью человека. Прощай, Миша Гандрюшкин, — пусть тобой займутся другие, и здравствуй, Мухомор, — ты уже по моей милицейской специальности.