Мир приключений 1975 г.

— Название пьесы подходит для Владивостока, — заметил Василий. — Вот бы еще им показать “Потоп”.

Не в театре, а у бухты Золотой Рог разыграется потоп, и надежды задержаться в Приморье у иноземцев и белых гибли. Друзья заглянули в “Балаганчик”, место сбора богемы. Актеры читали отрывки из пьес, били себя в грудь, проливали пьяные слезы. Копируя Вертинского, любимец публики Росов исполнял его старый репертуар. Местный поэт Марта подражал Бальмонту, который бывал во Владивостоке. Капитан Лухманов живо рассказывал морские историйки. В подвальчике художники Пальмов, Комаров демонстрировали художество. В Народном доме, где собиралась рабочая молодежь, куплетист Зотов в костюме портового нищего “продергивал” непорядки на городском транспорте.

— Мне за них стыдно, — сказал Бабушкин. — Мелководье!

— А им — за тебя. — Афоня удивил друга.

— Это почему? Я не артист, не художник.

— Ты русский борец. И не уложил на ковре ни японца, ни англичанина, ни американца.

— Ты лучше скажи: билеты не потерял? А то, когда все побегут, ни за какие денежки не уедешь.

Билеты на пароход, уходящий к чужим берегам, были у Афони. Почему они покидали родину? Василий Бабушкин был героем русско-японской войны, Афоня — искалеченным человеком. Революция каждый день рождала новых героев, ни Василий, ни Афоня ими быть уже не могли [3]. У Бабушкина оставалась физическая сила и французская борьба — спорт; это и звало его во Францию. И только тогда, когда в стеклышке иллюминатора они увидали бухту Золотого Рога и топот матросских ног на палубе над их головами затих, Василий рассказал другу, как ему пришлось выполнять поручение Терентия. Тут ему пришлось действовать одному, вопреки обстоятельствам, без советчиков и помощников. По разумному вдохновению.

***

Купив в порту у китайца плетенку с ананасами, прикупив у корейца двух огромных вареных крабов, Бабушкин без труда нашел место, где стояла “Мэри Норт”. Дети уже были на палубе, разбежались по ней, а цепь полицейских между трапом и вагонами с распахнутыми дверями образовала замкнутый треугольник с боковым узким проходом к трапу. Тут сгруппировались американские джентльмены и леди. Другие наставники на палубах корабля старались навести порядок. Дети, вырвавшись из заточения, почувствовали себя под открытым небом свободными. Их глаза, уши вбирали с простора все то, что принадлежало действительной свободе. С мыса Голдобина доносился гул колокола. Розоватый туман прикрывал входы в Диомид и Улисс. В конце полуострова Шкота белел Токаревский маяк. Чайки кружились над маслянистой водой; их хищные крики мало отличались от голосов американцев, пытающихся загнать детей в трюмы. Под ногами билось металлическое сердце машины.

У Бабушкина были приготовлены десятки фраз на английском языке; так на вопрос, зачем он идет на “Мэри Норт”, последовал решительный ответ: “Несу фрукты и лакомство святому служителю церкви”. В американском Красном Кресте (по разумению Василия) могли не подумать о враче для детей, но не о проповеднике слова божьего. И он не ошибся. Сердитые леди бестолково силились спровадить русских мальчиков, девочек под палубу. У одной пожилой дамы был рулон белой тесьмы, она, видимо, хотела распустить тесьму и с ее помощью сужать пространство, по которому носились бледнолицые дикари. Понимая вздорность этой дамской затеи, Бабушкин решил сыграть роль старательного помощника. Он освободился от корзины с ананасами и от крабов. Они сослужили ему службу, став как бы пропуском на корабль. Теперь надо было искать на палубе одного из сотни детей, Олега Иванова. Ухватив свободный конец белой ленты, Бабушкин показал пожилой мэм, как надо держать рулон, и стал разматывать его, петляя и удаляясь от американки. Словив первого подростка, Бабушкин прокричал ему в ухо:

— Олега Иванова не знаешь, малыш? Игра представлялась безрезультатной.

Матросы в разных местах покуривали трубочки, сплевывали в воду и безучастно относились к происходящему на палубе. У них все было готово к отплытию. Капитан не показывался. Олег, Борис Азаров, Павлуша Колеров и его сестра Калория, девочка с большими недетскими глазами, нашли укромное место на спардеке, сговаривались о передаче записок в пути. Они не сомневались, что окажутся в плавучей тюрьме.

Разматывая и разматывая белую ленту, стараясь угадать, каким он увидит и узнает (непременно!) Олега, Бабушкин разглядел на спардеке группку старших ребят, рванулся к ним. Они не успели подумать, кто и что хочет от них этот человек, как он заговорил по-русски:

— Спокойно! Внимательно слушать. Я — русский матрос и борец Василий Бабушкин. Меня послали наши друзья найти сына Ольги Модестовны Ивановой — Олега-Олежку. Кто из вас знает его?

О, родной с колыбели язык! Ты его слушаешь сердцем, когда еще не понимаешь слов матери. Но это русская речь, твоя речь; бабушки, прабабушки со своим материнским молоком передавали из поколения в поколения на первой ступеньке бессознательной жизни малышей удивительную расшифровку еще таинственных позывных материнского чувства.