Мир приключений 1975 г.

Обстановка дежурной части с ее светящимся магнитопланом, строгими линиями пультов управления бодрит, и мне не хочется отсюда уходить. Тем более, что в дверях появляется Алла Александровна и вид у нее загадочный. Она пропускает угрюмого юношу лет шестнадцати и входит сама. Следом — незнакомый мужчина. Он сразу же берет юношу за руку, повыше локтя. Берет не по-приятельски, а как задержанного, когда есть основания думать, что он убежит или будет сопротивляться. Однако парень стоит не шелохнувшись, да и мужчина ограничился вскользь брошенным: “Доигрался”. Видимо, просто продолжает свою роль, начатую на улице.

— Садитесь, Иван Кузьмич, — говорит Алла мужчине, и тот нехотя выпускает своего подопечного.

Выясняется, что наш инспектор обходил неблагополучные, с точки зрения правонарушений, допускаемых несовершеннолетними объекты, и как раз сегодня в профтехучилище-интернате у этого воспитанника был обнаружен кастет. Во всяком случае, воспитатель — Иван Кузьмич — как раз занимался разбором этого инцидента.

Чтобы не отвлекать дежурного, переходим в соседнюю комнату, и, поскольку в деле фигурирует бешбармак, я решил присутствовать при составлении протокола.

В небольшом помещении мы все оказались, что называется, нос к носу.

— Доигрался. — Одновременно Иван Кузьмич выдыхает легкий запах алкоголя.

Держится он отлично, такое состояние и нетрезвым даже не назовешь, по всему видно: выпил человек самую малость. Но запах спиртного, исходящий, например, от врача может заставить меня отказаться от его помощи. Думаю, то же табу обязательно и для воспитателей несовершеннолетних. А то сразу пропадает уверенность, что перед тобой последователь Макаренко.

Пока составляется протокол, я рассматриваю кусок железа с грубо пробитыми отверстиями для пальцев. Плохонькая самоделка.

— Ну-ка, надень, — предлагаю я и перехватываю понимающий взгляд Ивана Кузьмича.

По-видимому, ему кажется, что он участвует при совершении важного обличающего эксперимента.

— Доигрался, — с удовлетворением снова повторяет он.

Бешбармак на пальцах подростка “ходит”, еле держится.

Нет, не эта рука нанесла Кямилю тяжкий удар.

— Может быть, не твой?

— Мой. — А взгляд с вызовом предназначен не мне, Ивану Кузьмичу.

— Откуда он у тебя?

— Сам сделал.

— Для чего же ты его сделал?

— Надо было, и… сделал.

— Для чего же? Чтобы… кого-то ударить?

В голосе Аллочки сострадание. Именно сострадание и к потенциальной жертве, и к самому виновнику. Это сострадание и вызывает на лице подростка жалкую улыбку, — чувствуют несовершеннолетние искреннее участие взрослых.

— Это мне против Сабира нужно было, если и ко мне, как к другим, сунется. Он у нас любого избить может; с ним и воспитатели связываться не хотят…

— Врешь, все врешь. Думаешь, здесь каждому твоему слову поверят? — перебивает воспитанника Иван Кузьмич. — Сделал… ничего ты не мог сам сделать. У нас в производстве такой контроль, стружка и та под надзором. Из дома или от товарищей городских притащил, а теперь вот попался. Ишь ты, с три короба наплел.

— Ничего не наплел, — оправдывался воспитанник, — вчера только и сделал. На перерыв в мастерской остался и выточил.

— Вчера-а-а?! — срывается на дискант Иван Кузьмич. — В мастерской?!

Агрессивность воспитателя не производит абсолютно никакого впечатления. Видно, и вправду не так страшен Иван Кузьмич, как неизвестный нам Сабир. Но Иван Кузьмич не на шутку разгорячился:

— Здоров же ты фантазировать. Вчера сделал… для самозащиты, значит… Здоров гусь… По шее следует за такие фантазии…

Это звучит уже как приглашение к действию, да еще с заранее выданной индульгенцией.

— Спокойней, гражданин, — с холодной вежливостью вмешивается Алла Александровна.