Мир приключений, 1987 (№30)

Мы едем молча. Сосредоточены. Все же оптовик с размахом это не поставщик, тем более не какие-то там жалкие мальчишки-наркоманы. Это человек со связями, у него могут быть телохранители, и его голыми руками не возьмешь. Одно дело, если б мы были в мундирах, с полицейским эскортом, с сиренами, с ордерами на обыск, на арест, по заданию начальства… А так он может взять да и пристрелить нас за милую душу, скажет: двое неизвестных вооруженных вломились в квартиру, стали угрожать. У нас ведь на лбу не написано, что мы полицейские! Он, может быть, фокусник не хуже О’Нила, такую инсценировку устроит, что хоть в Голливуд приглашай.

Так что мы в напряжении.

Подъезжаем. Дом роскошный. Вернее, не дом, а вилла, довольно уединенная. К нашему изумлению, ни сторожей, ни собак, ворота раскрыты, над подъездом фонарь.

Звоним. Дверь открывает молоденькая служанка в фартучке.

— Кого? — спрашивает.

— Хозяина, — говорим и, оттеснив ее, вваливаемся.

Хозяин выходит в холл. В халате, ночных туфлях. Ему лет шестьдесят, он носит очки, почти лысый, с брюшком — вид коммерсанта, удалившегося от дел, или доброго дедушки, отправившего детей и внуков в кино и отдыхающего у телевизора. Но вот внуки вернулись, и он спешит их радостно встретить.

Но мы на его внуков не похожи, он это сразу понимает и меняется в лице. Нет, на лице этом возникает выражение не страха, а просто недовольства, какой-то брезгливости, словно мы пришли продавать пылесос или принесли счет за газ.

— Что вам нужно? — спрашивает.

— Поговорить, — отвечаю.

Он смотрит на служанку, потом открывает дверь в кабинет н жестом приглашает пройти.

Входим. Да, живет он неплохо, кабинетик что надо.

— Садитесь, — говорит сухо, — я вас слушаю. Вы откуда?

— Мы из полиции, — отвечаю.

На его лице читаю выражение явного облегчения. Мне даже кажется, что на губах его промелькнула ироническая улыбка.

— Из полиции? Чем обязан?

— Видите ли, — начинаю я, — сегодня ночью мы задержали некоего (я называю имя) и имели с ним долгую беседу.

— Да? — Он вскидывает брови. — А я слышал, что когда вы явились к нему, он уже преставился.

Ничего не скажешь — информирован он неплохо, знает то, что не знает даже наш начальник. Откуда?

Но я не показываю вида.

— Вас неправильно информировали, — говорю, — он действительно скончался, но перед этим рассказал нам много интересного. Иначе, — добавляю, — мы бы здесь не были.

— Значит, это вы его прикончили, — говорит он задумчиво, — ну что ж, это неплохо. По крайней мере этот болван никому, кроме вас, не проболтается. А ваш начальник в курсе?

Ага, он начинает понимать.

— В том-то и дело, что нет, — отвечаю, — кроме нас, никто до его прискорбной кончины с преступником не беседовал.

— Ну, так что? — неожиданно спрашивает он, и на губах его мне снова чудится ироническая усмешка.

— Если начальство узнает, — объясняю (может быть, он не такой понятливый, как я думал), — у вас могут быть большие неприятности, как вы догадываетесь. А мы получим награду. Так вот… — Я делаю паузу, но он тоже молчит, — так вот, нам безразлично, от кого получать награду, нам важен ее размер, — и я вопросительно смотрю на него.

Он встает, направляется к комнатному бару. О’Нил вынимает пистолет.

Старик усмехается, открывает бар, наливает рюмку коньяка и залпом выпивает ее. Нам не предлагает. Потом возвращается к своему креслу.

— Если я вас правильно понял, — говорит он и смотрит на нас не мигая, — вы решили сделать свой маленький личный бизнес? Так? Вы забываете мое имя, а я выдаю вам за это премию. Сколько, позвольте узнать?

— Десять тысяч монет! — выпаливает О’Нил.

Теперь в глазах нашего собеседника я читаю откровенную жалость.

— Да, — произносит он задумчиво, — мелко плаваете, без размаха. Десять тысяч монет! За это и машины приличной не купишь. Наверное, только начинаете?

Я растерян. Он что, не понимает? Может, он хочет, чтобы мы увеличили нашу ставку вдвое-втрое? Может, у него какая-то тайная мысль?

О’Нил медленно краснеет, лицо его, и без того цвета спелого помидора, становится багровым. Это значит, что его охватывает ярость. Лишь бы он все не испортил.

— Какое это имеет значение, — поспешно говорю я, — начинаем не начинаем? Если вы оцениваете наше доброе к вам отношение дороже, мы весьма вам благодарны, не откажемся.