Мир приключений, 1990 (№33)

“Но ведь я же сама попросилась в эту комнату наверху, — начала она уговаривать себя. — Мама мне позволила, потому что я самая старшая. Это — знак доверия, а не наказание”.

— Ну а ураган — это уже не знак доверия, — произнесла она вслух; сбросила одеяло и встала.

Котишка развалился на постели и посмотрел на нее большими невинными глазами.

— Спи, — сказала Мэг. — И будь доволен, что ты котенок, а не такой урод, как я.

Она взглянула на себя в зеркало платяного шкафа и скорчила гримасу, выставив зубы, скрепленные скобками; машинально поправила очки, запустила пятерню в мышиного цвета волосы так, что они вздыбились, и застонала, как ветер за окном.

Половицы холодили ступни. Ветер завывал в щелях оконных рам, несмотря на то что это были особые противоураганные окна. Она слышала, как ветер воет в трубах. Пока она спускалась, все время лаял Фортинбрас, большой черный пес. Наверно, тоже испугался. На кого это он лает? Фортинбрас никогда не лаял просто так.

Неожиданно она вспомнила: когда она пришла на почту за письмами, то слышала разговор о бродяге, который украл двенадцать простынь у жены констебля. Его так и не поймали, и, может быть, сейчас он подбирается к дому Мюрреев — ведь дом на отшибе и на этот раз его могут заинтересовать не только простыни. Тогда Мэг не обратила особого внимания на разговоры, потому что почтальонша, выдавая ей письма, с медовой улыбкой осведомилась, давно ли писал им отец.

Мэг вышла из своей маленькой спальни и, двигаясь среди теней мансарды, случайно натолкнулась на стол для игры в пинг-понг. “Теперь на ноге будет синяк — вдобавок ко всем моим несчастьям”, — подумала она. Потом она наткнулась на свой старый кукольный домик, коня-качалку Чарльза Уоллеса, на электрическую железную дорогу близнецов.

— Почему со мной все время должно что-то случаться? — спросила она у большого плюшевого медведя.

Она спустилась с лестницы, остановилась, прислушалась. Направо, в комнате Уоллеса, было тихо. Ни звука из комнаты матери. На цыпочках она прошла по коридору в комнату близнецов, то и дело поправляя очки, как будто они могли помочь ей видеть в темноте. Похрапывал Деннис. Сэнди пробормотал что-то о бейсболе и затих. У близнецов не было никаких проблем. Учились они не так уж хорошо, но и не плохо. Вереница хороших отметок, в которой иногда проскальзывали “отлично” и “посредственно”. Неутомимые бегуны, заводилы в играх, так что если пускали сплетни о семье Мюррей, то только не о близнецах.

Она вышла из спальни и стала спускаться по лестнице, стараясь не наступить на скрипящую седьмую ступеньку. Фортинбрас перестал лаять. Да и лаял он все это время не из-за бродяги. Если бы кто-нибудь посторонний был около дома, то Форти продолжал бы подавать голос.

“А вдруг бродяга все-таки зайдет? А вдруг у него нож? Рядом никто не живет, так что никто и не услышит, а мы будем кричать, кричать, кричать… Ведь всем все равно, кому это интересно. Приготовлю-ка себе какао, — решила она. — Станет веселее, а если крышу вдруг сорвет ветром, то меня не унесет”.

В кухне уже горел свет, и Чарльз Уоллес сидел за столом и пил молоко, заедая хлебом с джемом. Он выглядел маленьким и беззащитным, когда сидел вот так одиноко, в большой старомодной кухне, белокурый малыш в вылинявших джинсах. Ноги его по крайней мере на шесть дюймов не доставали до пола.

— Привет, — радостно сказал он. — А я тебя жду.

Фортинбрас, лежавший под столом, у ног Чарльза Уоллеса, в надежде получить кусочек поднял изящную темную голову и забарабанил хвостом. Однажды зимой, ночью, он появился на ступеньках крыльца — полувзрослый щенок, тощий и заброшенный. По мнению отца, он был помесью сеттера с гончей и отличался особой мрачной красотой.

— Почему ты не пришел в мансарду? — спросила Мэг брата, обращаясь с ним, как с ровесником. — Я ведь до смерти боялась.

— В твоей мансарде очень дует, — ответил малыш. — Я знал, что ты спустишься. Разогреваю для тебя молоко. Должно быть, оно уже горячее.

Откуда Чарльзу Уоллесу всегда все про нее известно? Почему он всегда все о ней знает? Он никогда ничего не знал или не хотел знать, о чем думают Деннис и Сэнди. А вот про маму и Мэг мог рассказать все до мелочей.

Может быть, из-за того люди и шептались о младшем сыне Мюрреев, что он их пугал. Однажды Мэг подслушала: “Говорят, что у умных людей дети часто бывают неудачными. Двое нормальных, но эта уродина девчонка и малыш — точно не в себе.

Действительно, Чарльз Уоллес редко разговаривал при посторонних, поэтому люди считали, что он так и не выучился говорить. Правда была и то, что заговорил он только в четыре года. Мэг прямо выходила из себя, когда видела, как люди смотрят на брата, шепчутся и сочувственно качают головой.

— Не беспокойся о Чарльзе Уоллесе, Мэг, — однажды сказал ей отец — незадолго до того, как он их покинул. — С головой у него все в порядке. Просто он все делает по-своему, когда ему это надо.

— Не хочу я, чтобы он вырос, как я, немым, — сказала тогда Мэг.