Мир уже не будет прежним

Наш провожатый предложил вместо ресторанчика при отеле посетить находящееся неподалёку заведение под названием «Borbirosag». Ресторан предлагал классическую венгерскую кухню и большой выбор вин. Майор Метёлкин с таким подозрением рассматривал карту вин на венгерском языке, словно ему попал в руки зашифрованный документ от перевербованного агента ЦРУ. Естественно, пришлось вступать в дело нашему венгерскому куратору, озвучившему названия напитков, после чего мы смогли выбрать что-то по вкусу.

– Я думаю, ввиду завтрашнего концерта, не стоит злоупотреблять, и нам на всех хватит пары бутылок вина, – мягко, но с нажимом произнёс «второй администратор», обведя нас многозначительным взглядом.

– Так что тогда по бутылочке белого токайского и красного «Балатон Боглари Трамини»? – подытожил Надь. – Инга, Виктория, вы как, предпочитаете красное?

– Мы вообще-то не пьём, – кинула взгляд на костюмершу Инга, – но за компанию можем пригубить.

Не успели насладиться первым бокалом, как нарисовался какой-то хрен. Кое-как поняли, что это немецкий турист Вольфганг Шюрле родом из Баварии. Услышал русскую речь и тут же решил познакомиться. Выяснилось, что его отец воевал на Восточном фронте, был взят в плен под Сталинградом и вернулся в родную Баварию только после смерти Сталина. Успел научить сына кое-каким русским словам. Вольфганг с удовольствием выговаривал «мать твою», «карашо» и «пажалуста». Тут уж и наш Ганс подключился к разговору. Когда Шюрле узнал, что звукорежиссёр – потомок обрусевших немцев, а его отец строил Беломорканал, то Ганс тут же стал лучшим другом нашего нового знакомого. На всё это майор Метёлкин взирал с плохо скрываемым подозрением. Впрочем, я его понимал. Учитывая, что Ганс Вольфович кое-как балакал на немецком, а чекист этим языком не владел, можно было предположить всякое. Вдруг они тут дурачками прикидываются, а на самом деле этот Вольфганг работает на западногерманскую разведку и сейчас элементарно вербует нашего Клинке… Ну а что, работа у него такая – бдеть всегда и везде.

Вскоре немчура принялся уговаривать Ингу на тур вальса, благо примостившийся в уголке ансамбль стал наигрывать что-то медленное. Инга покосилась на Метелкина. Тот со вздохом чуть заметно кивнул, и девушка отправилась вальсировать. Признаться, у неё это неплохо получалось, да и кавалер оказался под стать.

Надь, глядя на танцующих, выглядел таким несчастным, словно у него только что увели кошелёк. Но вряд ли этому пузатенькому мадьяру что-то светило, тем более что Инга была замужней женщиной. А потому и немец, кроме тура вальса, не мог рассчитывать на что-то большее. В итоге Иштван в жесте отчаяния пригласил на танец Вику – молодую и в общем-то вполне симпатичную женщину.

На следующий день с самого утра поехали знакомиться с концертным залом «Вигадо». Нашим ребятам предстояло играть на сцене, с которой в своё время радовали музыкальными экзерсисами публику не кто-нибудь, а великие Лист, Вагнер и Брамс. Красивейшее здание постройки XIX века, восстановленное после войны, с афишами группы «Aurora» и Инги Чарской у входа, потрясающая акустика, большой зал… Всё это произвело на нас неизгладимое впечатление. За несколько часов до вечернего выступления парни занялись настройкой аппаратуры, а мы с майором Метёлкиным решили прошвырнуться по мартовскому Будапешту, намного раньше Москвы проснувшемуся от зимней спячки. Впрочем, тут и зимы-то, похоже, не бывает, какая-нибудь слякоть, как у нас осень.

Сразу за «Вигадо» находилась площадь Верешмарти, названная в честь венгерского поэта Михая Верешмарти, памятник которому высился здесь же в окружении платанов. Не смогли пройти мимо старинной кондитерской «Жербо», не отведав там изумительное по вкусу мороженое. Глядя на облизывающего рожок Метёлкина, я подумал, что майор хоть на человека стал похож, а то ведь то и дело подозрительно зыркал по сторонам, словно видел в каждом встречном агента иностранных спецслужб.

Осматривая центр, мы заглядывали в местные магазины, как продовольственные, так и промтоварные. По сравнению с советскими гражданами мадьяры имели не в пример больший выбор. Те же джинсы продавались по вполне божеской цене, и никакой давки за ними не было. Когда я сказал об этом Метёлкину, тот нахмурился:

– Джинсы – это идеологическое оружие Запада, призванное развратить советскую молодёжь.

Я не стал вступать в дискуссию. Предлагать тратить на покупки валюту, которую нам обменяли в мизерном количестве, тоже не решился. Я-то не бедствовал, и в Москве что нужно мог достать по своим каналам, а майору, вероятно, претили его нравственные принципы. Или просто было жалко форинтов.