Мир в XX веке

Далеко идущие негативные последствия имели и завышенные оценки возможностей своих войск. 28 декабря 1940 г. командующий Западным особым военным округом генерал армии Д. Павлов, войска которого противостояли вермахту на направлении главного удара, утверждал, что советский танковый корпус способен решить задачу уничтожения одной-двух танковых или четырех-пяти пехотных дивизий противника. 13 января 1941 г. на совещании в Кремле с участием высшего командного и политического состава Вооруженных Сил СССР начальник Генерального штаба генерал армии К. Мерецков сделал следующее заявление: “При разработке Устава мы исходили из того, что наша дивизия значительно сильнее дивизии немецко-фашистской армии и что во встречном бою, она, безусловно, разобьет немецкую дивизию. В обороне же одна наша дивизия отразит удар двух-трех дивизий противника. В наступлении полторы дивизии преодолеют оборону дивизии противника”[492]

. Начиная с весны 1941 г. в действиях Сталина и его окружения очевидны нарастающие признаки смятения и неопределенности. Так, в мае 1941 г. в Генеральном штабе был разработан вариант нанесения силами первого стратегического эшелона упреждающего удара по германской группировке, сконцентрированной на границах СССР, ее разгрома, овладения Польшей и Восточной Пруссией. В июле Политбюро приняло постановление иного характера — о дислокации войск второго стратегического эшелона (“второй линии”) в основном на р. Днепр, отражавшее растущую неуверенность в способности нанести агрессору мощный ответный удар и перенести боевые действия на его территорию, как это предусматривалось доктринальными взглядами и расположением выдвигавшихся к западным границам советских войск. Поступившие в распоряжение историков документы указывают, что в среде советского политического и военного руководства преобладала уверенность в том, что войны в ближайшее время удастся избежать. Характерно в этом смысле обсуждение проекта директив Главного управления политической пропаганды на заседании Главного военного совета 4 июня 1941 г., за две недели до начала войны. Г.М. Маленков, раскритиковав проекты директив, сказал: “Документ примитивно изложен, как будто мы завтра будем воевать

”. (Курсив мой. — О.Р.) Судя по стенограмме, никто не возразил. (В обсуждении приняли участие С.К. Тимошенко, А.А. Жданов и С.М. Буденный.)[493]

Много лет спустя в беседе с П.М. Деревянко и автором настоящего раздела Маршал Советского Союза А.М. Василевский рассказывал (редакция газеты “Красная звезда” поручила нам подготовить статью, посвященную 70-летию выдающегося полководца), что после разгрома Франции военные и политические руководители страны постепенно пришли к выводу, что в случае нападения на СССР врага можно будет обескровить и разбить только в тяжелых боях непосредственно на нашей территории. Наряду с решением о создании линии обороны по Днепру был оформлен на картах замысел создания государственного рубежа обороны на дальних подступах к Москве. Иными словами, новые стратегические решения только прояснялись, когда до войны оставались считанные часы. В результате обсуждения конкретных мер, вызванных нарастающей угрозой немецкого нападения, — от необходимости нанесения упреждающего удара до уверенности в том, что Германию удастся удержать на какое-то время от войны дипломатическими акциями, — активно реализовывались последние. Такого рода решения, как подписание с Германией секретного протокола о продаже Советскому Союзу “кусочка Литвы” — участка территории в районе Сувалок за 7 млн золотых долл. (10 января 1941 г.), известное заявление ТАСС о беспочвенности слухов о возможной войне между СССР и Германией (14 июня 1941 г.), согласие правительства СССР на поставку Германии зерна через Румынию (21 июня 1941 г.), планов Германии не изменили. Следует вместе с тем отвести как несостоятельную версию о том, что Сталин “все знал” о предстоящем нападении Германии и его сроках, но действенных мер не предпринял. Сведения, поступавшие правительству, были противоречивы, затрудняли анализ и без того сложной обстановки, препятствовали раскрытию главной цели дезинформационной деятельности нацистских спецслужб — достигнуть внезапности первого удара вермахта. Из трех известных нам каналов разведданных — ГРУ, внешней разведки ВМФ и НКГБ — наиболее объективная информация поступала из 1-го управления НКГБ (начальник — П.М. Фитин). Именно за его подписью И.В. Сталину 17 июня 1941 г. было представлено спецсообщение из Берлина, в котором говорилось: “Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время”[494]

. Тем не менее войска в приграничных округах не были своевременно приведены в боевую готовность. Однозначно негативное значение имело заключение начальника ГРУ генерал-лейтенанта (позднее маршала) Ф.И. Голикова от 20 марта 1941 г. о том, что сообщения о готовящемся нападении Германии на СССР “необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от англичан и даже, может быть, германской разведки”[495]. Появившиеся в печати косвенные свидетельства о том, что Ф.И. Голиков стремился таким образом угодить Сталину, опасаясь в противном случае репрессий, вызывают сомнения. Ф.И. Голиков был опытным военачальником и человеком твердых убеждений. Вряд ли он не понимал, что просчет в этом случае будет иметь роковые последствия в том числе и для него лично. Немало дезинформации поступало и по дипломатическим каналам. Советский посол во Франции телеграфировал 19 июня 1941 г. в Наркоминдел: “Сейчас здесь все журналисты болтают о всеобщей мобилизации в СССР, о том, что Германия предъявила нам ультиматум об отделении Украины и передаче ее под протекторат Германии и прочее. Слухи эти идут не только от англичан и американцев, но и из немецких кругов. По-видимому, немцы, пользуясь этой агитацией, и готовят решительную атаку на Англию”[496].