Мир всем

Война перемешала детские жизни и судьбы в огромном общем котле, не разбирая, кому сколько лет, и класс вполне можно назвать сборным. О школьной форме пока мечтать не приходится, большинство одеты кто во что горазд, но всё-таки несколько девочек пришли в форме. Их коричневые платьица и белые передники празднично выделяются на общем фоне разномастной одежды, начисто постиранной и заштопанной. Но самое главное — у нас есть учебники. По одному на каждую парту, но есть! Библиотекарь Анна Павловна принесла их в класс, как величайшее сокровище.

Я взяла в руки букварь и показала ученицам. Неказистый, с рисунком школьников на бледно-коричневой картонной обложке, он был для нас сейчас самой лучшей книгой на свете, ключиком, открывающим двери во вселенную разума.

— Девочки, внимательно посмотрите на эту книгу и хорошенько её запомните. Она называется букварь. Как вы думаете, что означает такое название?

Мне в ответ полетели тревожные взгляды и тихое шушуканье. Я ждала, что кто-нибудь обязательно вспомнит про буквы и мы разовьём тему до нужного мне формата. И когда вверх взметнулась тонкая ручка на последней парте, очень обрадовалась.

— Вижу, кто-то уже угадал. Встань, пожалуйста, и назови себя, чтоб мы побыстрее запомнили друг друга.

У высокой девочки на худеньком лице выделялись огромные озёра серых глаз. Она дерзко вскинула острый подбородок.

— Я Валя Максимова. — Она перевела взгляд на букварь в моей руке и выпалила: — А будет на завтрак каша с хлебушком?

— Конечно, будет, не беспокойтесь! Сразу поле урока мы пойдём в столовую, а пока давайте подумаем про букварь. — Глядя на Валю, я попросила: — Валя, расскажи о своей семье. С кем ты живёшь?

Валя набычилась:

— Ни с кем.

— Как ни с кем? Так не бывает.

— Бывает.

Валя без разрешения опустилась на своё место и стиснула руки так, словно прилепила их одну к другой.

Я поставила себе зарубку в памяти: начать обходить семьи учеников именно с Валиной семьи. Что-то там не так.

Горячие бесплатные завтраки давали после второго урока. Истощённые дети войны постоянно хотели есть. Я без труда подмечала, как девочки радостно переглядываются в ожидании звонка со второго урока и их внимание начинает распадаться, подобно клочьям намокшей газеты.

Незатейливый завтрак — хлеб, каша с маслом и чай — для многих ребятишек оказывался спасением от голода и холода.

* * *

Постепенно я перезнакомилась со всеми обитателями моего нового места жительства. Всего в квартире числилось девять душ, что по меркам ленинградских коммуналок считалось малочисленностью. До войны я бывала в квартирах, где прописано больше двадцати человек. Помню, однажды на улице Гоголя мы с однокурсницей сдавали зачёт на дому преподавателю по педагогике. Зачёт мы сдали, но выходя обратно заблудились в катакомбах каких-то коридоров и коридорчиков. Дважды упирались в тупики, заваленные старым хламом, а в довершение ко всему мне на голову свалилась швабра, почему-то подвешенная под самый потолок. Пришлось стучать в ближайшую дверь и просить проводить нас к выходу.

Хотя эвакуированные ленинградцы могли вернуться к местам прописки только по вызову родных или предприятия, на вокзалы ежедневно прибывали переполненные людьми составы. Городу требовалась рабочая сила, поэтому по деревням ходили вербовщики на стройки, заводы и фабрики и приглашали желающих поехать трудиться по оргнабору на самые тяжёлые участки. Приезжие получали не постоянную, а временную, лимитную прописку, и чтобы стать ленинградцем, полагалось отпахать на производстве не менее десяти лет. В нашей квартире когорту лимитчиков представляла семья Крутовых — весёлая, шумная и добродушная. Через стенку до меня доносились то бурная возня мальчишек, то окрики их родителей, то дружный смех, частенько переходивший в песню, которую любила выводить хозяйка дома Маша. Как-то раз ночью я проснулась от страшного крика:

— Заряжай! Огонь! Ещё снаряд! Ещё!

Где я? Немцы прорвались? Едва не свалившись с койки, я вскочила на ноги и не сразу сообразила, что это кричит во сне отец Крутовых — невысокий увалень Витя, со шрамом наискосок по шее.

Ему в ответ раздались нежные увещевания Маши, неразборчиво бормочущей слова утешения. Наутро Виктор ничего не помнил. Он умывался в кухне, а Маша подавала ему полотенце, мягко пеняя:

— Перебудил всю квартиру вояка мой. Война закончилась, а он всё воюет и воюет, видать, не всех фашистов добили, затаились сволочи по углам и ждут своего часа, чтобы вылезти на свет божий.

Родители Крутовы трудились на фабрике, а сыновья ходили в соседнюю школу: старший Вася в пятый класс, а младший Энмарк во второй.

Все называли его Энка, и первое время я не могла взять в толк, каким образом у русо- пятого мальчугана с носом-картошкой и россыпью веснушек на щеках появилось заковыристое немецкое имечко.