Мирабо: Несвершившаяся судьба

Слова великого государственного деятеля! Граф де Мирабо знал, что, ударив по нему, нанесли удар Франции: проигранное сражение не заставило его отказаться от возможной победы в войне.

«Что делать? Именно вы, дорогой граф, должны наметить для меня план кампании», — писал он Ламарку три дня спустя. И Мовийону: «Не скажу, что Собрание не обошлось со мной немного сурово; но если бы Вы знали, в скольких смыслах правительство и все зародыши партий настраивали его против меня; если бы Вы знали, сколько подкупа, интриг и клеветы привнесли туда министры, аристократия и духовенство, Вы бы менее удивлялись. Увы, мой друг, Вы правы. Много тщеславия и мало любви к славе — нам следует менять национальный менталитет…»

Маневр Собрания был настолько явным, низким и трусливым, что на него отреагировала общественность.

Возможно, самый замечательный отклик последовал от Эмили де Мариньян. Разведенная супруга внимательно следила за карьерой мужа, которого не сумела понять. Она написала госпоже дю Сайян, как она сожалеет по поводу решения от 7 ноября. Тогда сестра Мирабо затеяла примирение супругов. Эмили предоставила ей карт-бланш, и Каролина дю Сайян принялась уговаривать брата.

Мирабо благосклонно выслушал предложение — вернуть себе супругу было для него шансом решить множество финансовых проблем. Кто смог бы помешать Эмили уплатить по счетам своего мужа? А если он сбросит кандалы своих долгов, то станет свободнее в политической деятельности и сможет, наконец, подняться выше вечных обвинений в коррупции, пятнающих его репутацию.

Согласится ли он на такой выход из положения? Возникала масса препятствий: главное из них — госпожа Лежей. Она вряд ли смирится с тем, что Мирабо, всё еще привязанный к ней чувственной ненасытностью, вернется к супруге. Женой издателя руководили и другие, более благопристойные соображения: успех Мирабо мог принести состояние издательству. Однако эта связь не была непреодолимой преградой для планов Эмили; она была готова делить этого мужчину с его любовницей, поскольку Мирабо был неутомим.

Оноре Габриэль рассказал жене, не раскрывая всех карт, о том, что творилось в его душе: «Ты считаешь меня честолюбивым; ты ошибаешься, по меньшей мере, если рассматривать это слово в привычном смысле. Я никогда не знал честолюбия галунов и санов. Я хотел подготовить, ускорить, утвердить великую революцию в людских делах, для пользы всего рода человеческого… Я получил жестокий вызов со стороны прованского дворянства, и вполне естественно думать, что мое поведение было обусловлено жаждой мести. Это не так. Бездарность и коварство правительства, с одной стороны, глупость и неловкость партии, враждебной Революции, — с другой, не раз заставляли меня выйти за рамки собственных возможностей, но

я всегда предпочитал возвращаться к золотой середине или еще лучше — не выходить за ее пределы… Я могу и хочу преуспеть только в силу жизненной необходимости; если такой необходимости нет, я просто-напросто не преуспею. Если же она возникнет, всё станет ей повиноваться, не так ли? Потому я не хотел интриговать и впредь не стану».

Наряду с этим желанием, выраженным со смирением, которое понравилось бы графу де Ламарку, Мирабо предавался грезам, вернее, разочарованию: «Я приближаюсь к закату своей жизни; я не утратил мужества, но устал. Я стремлюсь к покою более, чем кажется, и я окунусь в него, когда получу такую возможность, с честью и без опаски. Тогда, если у меня останется достаточно средств, я постараюсь быть счастлив, даже просто играя в кегли».

Потом, словно испугавшись, что подал слишком много надежд бывшей супруге, он пошел на попятный, снова заявив о своем желании сражаться: «Нужно вернуться к декрету о министрах; либо он будет пересмотрен, либо завоевания Революции не будут надежны».

Наверное, Мирабо был слишком заражен политикой и честолюбием, чтобы ограничивать себя, вернувшись к совместной жизни с Эмили; поэтому дело ничем не кончилось. В Национальном собрании тоже как будто бы ничего не произошло, Мирабо вновь поднялся на трибуну и обрушился на Неккера, который только что предложил преобразовать Учетную кассу в Национальную. В очередной раз его красноречие оказало свое действие: Собрание распорядилось отдать его речь в печать.

Однако Мирабо не строил иллюзий по поводу этого успеха; Национальное собрание отказало ему во власти, на которую он рассчитывал. Поскольку маловероятно, что Собрание пересмотрит свое решение, чтобы попасть во французское правительство, не оставалось иного пути, кроме плетения интриг…

VII

Глубокий политический ум может вершить истинную власть подспудно. Пускай на сцене торчат статисты; что за беда, если ты знаешь, что управляешь их поступками и вкладываешь им в уста слова, которые они произносят; главное — быть автором пьесы.