Мириад островов

— Их легендарные мечи, Нотунг, Колада, Зульфикар и остальные, на сей раз не пошли за человеком, — послышался слева мягкий голос Шахина.

— Нет у них благословения своей матери-земли, — это вторит справа Хайсам. — Мы же его испросим.

«Сказки».

Но уже прозвучала команда:

— Второй ряд — лучники к бою! Первый ряд — в клинки!

Кажется, махины всё же ударили из-за спин защитников, со свистом посылая камни, с рокотом — глыбы. Но ещё раньше вдоль обоих рядов полоснула свинцовая плеть. Отмечая свой след кипящими алыми пузырями. Разворачивая, сгибая, роняя наземь. Поливая траву чистой кровью королей.

«Хайсам и его кохерт. Не оборачиваться назад. Шахин и его…. На мне — пропуск стежка, пропуск…Рауди — с Ворона. Орри? Рядом с ней Арми? Я стою. Одна. Нет, вон эти трое — тоже!»

Торстенгаль в трёх лицах. Не стоят — взлетают. Грозные контуры тянутся ввысь, увеличиваются, роняют с себя одежду. Легко касаются, обходят своих павших. Сливаются воедино. Мерцающее дамасское крыло.

И узкой свистящей чертой летят поперёк неровного строя захватчиков. В центр.

Те не ожидали такого: кое-где над неровными рядами уже поднимаются первые беглецы-летуны на треногах. Выросших из спины.

Облако из стальных частиц расширяется, набухает чужой кровью, Гудит и звенит.

Та, что по-прежнему стоит, не удивляется. Лишь отмечает, что Троим не хватает захвата, прогал в чаще неприятеля слишком узок.

И почти бездумно, пронзительно повторяет команду:

— Братья! Те, что жив, — в клинки!

Они встали и двинулись. Пешие. Страшно медленно. То и дело роняя себя в кровавую жижу. Поднимаясь. Оскальзываясь. Обращаясь в узкую живую стрелу. Прорываясь через массу, не успевшую понять и сомкнуться намертво.

Наконец, нагнали живую сталь. Дошли к своей смерти.

Когда невозможно поднять ни меч, ни огнестрел, в ход идут командирские «Desert Eagle» и кривые кинжалы — их удобно выхватывать и всаживать в сердце противника. Не так прямые. Хотя против главного «Орла Пустыни» встаёт именно прямой басселард. Ударяет и возвращается весь в липком пурпуре. Снова и снова.

Мерзко тёплое, бурое застилает глаза, клеит, коробит одежду под латами, делает рукоять в пальцах скользкой. Под ногами борющихся — край бездны. Перед лицом одних и спиной других — сама бездна.

Море пришло и колышет на себе плоты. Нет. Пенится, отступает, утягивает в себя, на зыбкое дно, откуда бьют вверх кипящие ключи. Это Та-Кто-Стоит-Впереди понимает из воплей. Из столбов тумана, которые сгущаются с новой силой и теперь окрашены алым. Биврёст. Что такое Биврёст? Мост из радуги. Ледяные великаны…

— Уходи, теперь отходите все! — говорит сверху трубный голос. С карниза, со склона, с высоты трёх человеческих ростов. — Мертвецы разбудили землю, теперь она сама за себя постоит. Только не станет делить на правых и неправых.

— Вот ведь лихая вояка, пап, — Галину, которая успела опомниться и даже слегка испугаться, тащат подмышки от места резни, она ничего не видит со спины, спотыкается, упираясь саблей и каблуками. — Чистого места на шкурке не отыщешь, а всё куда-то порывается. И вся-то в живительной влаге, прям облизать хочется…

— Не стебись, сыне. Протрезвиться тебе бы факт не мешало.

— …чтобы понять, ко всем чертям, сильно её поранило или не так чтобы очень. Состояние боевого аффекта, прикинь. До сих пор за кинжал держится, ну хоть бритву положила.

— Вот, называется, взяли папочка с мамочкой ребёнка на дело, — вмешивается в диалог третья персона. — Всю торжественность момента зафейлил. Галина эта хоть не слышит?

«Кто они? Говорят, как белая рутенская сволочь. Но те не стали бы возиться, добили. И не до языка им».

Похоже, она думает вслух, только очень тихо, потому что те, за спиной, восхищаются:

— Какова острота! Оцените. «Язык» — военный пленник и язык как средство говорения, кое необходимо держать в чистоте. Жёсткой ниткой прочищать от белого налёта.

— Брось, медвежонок.

— Я и бросил. Вот счас!

Девушку бережно опускают на камень — нет, на расстеленную поверх скалы толстую накидку. Кладут левую руку на эфес сабли:

— Большой клинок в ножнах и за поясом, теперь нефрит-то из пальцов выпусти, тоже спрятать нелишне. И он сам, и футляр — колдовские: ишь зарозовелись. А сама лежи и ни о чём не беспокойся.

— Друзья? — говорит, с трудом приходя в себя. — Вы друзья?

Губы еле размыкаются, связки в горле — тоже.

— Они и есть, — мальчишка уселся рядом на мокрое, рыжий, слегка конопатый, щёки с очень чистым румянцем. И на кого-то знакомого сильно похож.

— Что смотришь? Я Бьярни. Тот самый. Если госпожа ещё до рубки соизволили меня заметить.

Самый обыкновенный нахальный подросток. И…

— Сын живых мечей? Двуручника и колдуньи?

— Ага. Ты не очень шевелись, мы тебя вынесли с поля и перевязали, пока ты выпадала в осад… в иную реальность. Отец с мамочкой пошли над другими хлопотать, я тебя стерегу. Разделение труда, типа того.

— Ой, и жаргон у тебя. Непостижимый.

— Я в Рутению немало хожу, попутно нахватался того и этого, даже родителей заразил. Один разряд слов от других отделить трудно — стили путаются.

— Меня, говоришь, ранило?