Мирные дни

Края схваченной индуктором «лесенки» были уже не красными, а белыми. Ирина стояла у агрегата, не спуская с детали глаз, и в зрачках её отражались светлые огоньки. Иванов по-прежнему сидел на подоконнике, только весь подался вперёд.

И вдруг Ирина дёрнула за рычаг. Раздался стук падающей в бак детали, пар заполнил комнату, потом рассеялся. Мы стояли у закалочного бака.

Я подхватила из бака цилиндр и понесла его к прибору Роквелла. Когда алмаз стал давить на металл, мне неудержимо захотелось как-то облегчить его давление, я, кажется, готова была подложить свою руку, только чтобы алмаз не давил с такой силой на металл.

На этот раз стрелка индикатора не прыгала. Она показывала равномерную твёрдость металла.

— Этого мало, — подчёркнуто спокойно проговорила Ирина, — проверим дальше.

Я, конечно, поняла её. Прибором Роквелла не везде можно было проверить равномерность закалки, а Ирина хотела абсолютной уверенности.

Мы приближались к победе.

Первым нарушил молчание Иванов. Он сказал:

— Ну вот, значит, то щёлочь была.

— Иваныч, — воскликнула Ирина, и в голосе её слышался не то упрёк, не то восклицание, — какой же ты чудесный человек! Что же ты нам раньше не помог?

Но Иванов уже стал прежним Ивановым. Кепка его — я и не заметила когда — снова оказалась низко надвинутой на лоб, и уже ничего, кроме больших усов, не было видно.

Он бросил:

— Только у меня и делов. — И, не прощаясь, вышел из комнаты.

В дверях Иванов столкнулся с Каргиным. Василий Степанович посторонился, пропуская Иванова, и что-то сказал ему в коридоре. Затем он вошёл к нам в комнату.

— Василий Степанович, — обратилась я к Каргину (мне очень хотелось сообщить ему первой), — а ведь мы добились всё-таки. Вот посмотрите. — И я протянула ему закалённую деталь.

Каргин внимательно рассмотрел металл, улыбнулся и сказал:

— Ну вот, видите.

В этот момент я посмотрела на Ирину, и мне показалось, что она изменилась, помолодела, что ли, и стала выше ростом. И в лице её было что-то красивое и, пожалуй, упрямое. Я подумала, что вот именно так выглядел Андрей Фёдорович, когда Саша очнулся после шока.

— Ну вот, Ира, — проговорила я, — завтра утром у тебя уже не будет той мысли.

Ирина промолчала, точно не слышала моих слов, но Каргин спросил:

— Что такое? Какой мысли?

— Ирина говорила, что каждое утро, как только просыпается, первая мысль, которая приходит ей в голову, — мысль о неудаче. Вот я и сказала, что теперь её первой мыслью будет мысль об успехе.

Каргин покачал головой:

— Вы в этом уверены? А я — нет. Ведь вам ещё так много надо сделать. Надо доказать, что закалка применима в повседневной работе завода, и здесь вас ждут трудности.

«Что он такое говорит? — раздражённо подумала я. — Вместо того чтобы поздравить нас с успехом, — ну если не нас, то хоть Ирину, которую он любит, — этот человек говорит о новых трудностях». Я спросила:

— Так, значит, только трудности, неприятности, разочарования и снова трудности?

— Нет, — спокойно ответил Каргин, — и радость победы.

Я заметила, как он дотронулся до руки Ирины и вышел.

Мы открыли окно. Были видны Нева, и плывшая по ней маленькая моторная лодка с едва заметным красным фонариком на носу, и прибрежный гранит, словно подножие скалы, выступающей из тумана.

На окнах мелькали отблески огней мартеновского цеха, расположенного рядом с нами, и стекла время от времени вздрагивали от далёких ударов электромолота.

Я чувствовала усталость, и Ирина, наверно, чувствовала то же самое.

Мы стояли молча и смотрели на спящий город.

И вдруг Ирина, обернувшись ко мне, проговорила тихо-тихо, не шёпотом, но ещё тише, одними губами:

— Ты знаешь, Лида, что-то происходит. Кажется, я влюбилась.

Я не представляла себе, никогда не могла представить, что Ирина сможет произнести эту фразу и вообще признаться в этом, и, услышав её, испугалась, точно сама вместо неё произнесла эти слова.

Я молчала, не зная что сказать. А Ирина смотрела на меня в упор своими заблестевшими вдруг глазами и говорила голосом, ставшим опять, как когда-то, хрипловатым:

— Ну, спрашивай, спрашивай, почему же ты не спрашиваешь?

И тогда я ответила:

— Я знаю, Ира, я все давно знаю.

Она опустила голову, провела рукой по стеклу и сказала, смотря куда-то вниз:

— Вот как это странно, как всё это странно… Я и сама не ожидала, я просто не знаю, как всё это получилось со мной… Ведь мы, кажется, никогда и не говорили ни о чём, кроме работы. Я думала, что мне все это уже недоступно, все умерло, совсем умерло… Ведь так может быть, Лидуша? Ну, скажи: ведь это может быть?

«Ещё бы!» — подумала я и молча кивнула.

— Нет, с ним не легко. Наоборот, мне трудно, мне кажется, что он всё время идёт в гору и тянет меня за собой и помогает только тогда, когда я уже совсем выбиваюсь из сил. И всё-таки я пошла бы за ним куда угодно. Мне кажется, он видит там, впереди, то, чего я ещё не вижу, и мне тоже хочется все, все увидеть…

Она говорила торопливым, срывающимся шёпотом, скорее для себя, чем для меня, комкая и глотая слова, не договаривая своих мыслей.

— Когда же ты почувствовала все это? — тихо спросила я.