Мирология. Том I. Введение в мирологию

Историю человеческого рода в целом можно рассматривать как выполнение тайного плана природы – осуществить внутренне и для этой цели также внешне совершенное государственное устройство как единственное состояние, в котором она может полностью развить все задатки, вложенные ею в человечество (там же, с. 23–4. Курсив мой. – А. Б.).

Перед нами пример классической телеологии, про которую забывают упомянуть все приверженцы Канта. Но он не просто телеолог, связывающий развитие человечества с законами природы, а также судьбы и провидения, которые жаждут мира и правового государства, он еще и теист в самой натуральной форме. Вот еще один пассаж из второй статьи:

В механизме природы, которой принадлежит человек (как чувственное существо), обнаруживается форма, лежащая в основе ее существования, которую нельзя понять иначе, как приписав ей цель, указанную ей творцом мира, что мы и называем (божественным) провидением… наконец, по отношению к отдельным событиям как божественным целям мы говорим уже не о провидении, а о воле всевышнего (directio extraordinaria), познать которую (указывающую на чудо, хотя события так не называются) действительно есть безрассудная дерзость человека (т. 7, с. 27. Курсив мой. – А.Б.).

Здесь вся его онтология, телеология, теизм и агностицизм.

Весь набор великолепных качеств, о которых мечтает любой уважающий себя позитивист, будь он «нео» или «пост».

Известно, что большинство теоретиков-реалистов указывают на неизбежность войн в силу врожденных человеческих качеств. При этом в качестве аргументов называют работы тех или иных ученых. Но ни разу я не встретил в этой связи упоминания имени Канта. Оказывается, он тоже не обошел эту тему. Вот, во второй статье он утверждает:

Для самой же войны не нужно особых побудительных оснований: она привита, по-видимому, человеческой природе и считается даже чем-то

благородным, к чему человека побуждает честолюбие, а не корысть; это ведет к тому, что воинская доблесть непосредственно оценивается чрезвычайно высоко (у американских дикарей, равно как и у европейских во времена рыцарства) не только во время войны (что справедливо), но также как причина войны, и часто война начиналась только для того, чтобы выказать эту доблесть (там же, с. 31. Курсив мой. – А.Б.

).

Получается, мудрая природа заложила в человека тягу к войне, причем из-за таких не очень важных для выживания качеств, как честолюбие и доблесть. Возможно, великому философу было виднее, но довольно трудно представить, чтобы неандертальцы бились с кроманьонцами, не говоря уже об охоте на мамонтов, для демонстрации честолюбия и доблести.

При этом удивительно, что все, что бы ни делал человек, от него вообще ничего не зависит, потому что, как пишет Кант,

когда я говорю о природе: «она хочет, чтобы произошло то или другое», то это не значит, что она возлагает на нас долг делать что-либо (так как это может сделать только свободный от принуждения практический разум), но делает это сама, хотим мы этого или нет (fata volentem ducunt, nolentem trahunt) (там же, с. 32. Курсив мой. – А.Б.).

Правда, за 11 лет до этого, в первой статье, он же писал: «Все природные задатки живого существа предназначены для совершенного и целесообразного развития» (т. 8, с. 13). Не исключаю, что в эти «живые существа» человек не входил.