Мировая революция. Воспоминания

Наши противники были также довольны первым заявлением «чешского союза» и «национального комитета» (19 ноября 1916 г.), упоминанием о приверженности к династии и ее историческому предназначению. В участии обеих организаций на коронации императора Карла в Будапеште (30 декабря 1916 г.) они видели доказательство, направленное против нашей заграничной деятельности; опровержение (23 января 1917 г.) они довольно ловко соединяли с этим выступлением.

Я лично это опровержение объяснял как некое проявление благодарности за амнистию д-ру Крамаржу и другим приговоренным к смерти (4 января 1917 г.). Но император Карл своей амнистией подтвердил взгляд Франца Иосифа, считавшего обвинение в государственной измене слабым; об этом мы слышали и за границей; Вена бы не решилась посягнуть на жизнь наших заключенных, и не было нужно так дорого платить.

Панславизм и наша революционная армия

(Петроград – Москва – Киев – Владивосток. Май 1917 – апрель 1918 г.)

Первые сведения о русской революции были неопределенные и невероятные: я боялся ее с самого начала и все же, когда она пришла, был неприятно удивлен: какие будут последствия для союзников и для всего хода войны? Когда я получил более подробные сведения и кое-как ориентировался, я послал 18 марта Милюкову и Родзянко телеграмму, в которой выражал свое удовольствие по поводу переворота. Я выдвинул вперед славянскую программу; это подчеркивание в данном положении не было лишним ни для России, ни для Запада. Мне было нелегко говорить о плане союзников освободить угнетенные народы и усилить демократию, в то время когда я знал, что один из союзников – царская Россия – не слишком заботился о демократии и свободе; поэтому теперь, после революции, я мог сказать без всяких оговорок, что свободная Россия имеет полное право провозглашать свободу славян. Я кратко формулировал славянскую программу следующим образом: единение Польши в тесном союзе с Россией, единение сербов, хорватов и словинцев и, конечно, освобождение и единение нас – чехов и словаков. К этому я добавил, что дело касается не только нас, славян, но и латинских народов – французов, итальянцев и румын и их справедливых национальных идеалов.

Как видно, эта программа была формулирована по недавнему ответу союзников Вильсону и в связи со взглядами союзнических политических кругов, нам близких; я должен был также сообразовываться с тогдашним русским правительством и с Милюковым как с министром иностранных дел. Милюков сейчас же ответил дружественно.

Известия о революции и особенно о ее бурном ходе беспокоили меня. При всем моем знании России я не знал в данный момент всех действующих лиц и их значения. У человека могут быть опасения, он может предчувствовать, может представить себе общее положение и его дальнейшее развитие, но совсем нечто иное иметь в данную минуту конкретные познания о действительности, т. е., в конце концов, о главных действующих лицах, их склонностях и планах. А этих познаний у меня как раз и не было. Со стороны буржуазии и социалистов (демократов и революционеров) революции я не ожидал, я знал, что они не были подготовлены. После поражения я ожидал демонстративного восстания – такой демонстрацией было то, что Дума заседала, несмотря на ее роспуск царем, – но что армия и весь государственный аппарат и царизм были так глубоко подкопаны, как это оказалось, было все же неожиданностью, хотя я уже давно разглядел и осудил царизм и его неспособность.

У меня лично с официальной Россией были весьма натянутые отношения. Я был записан на черной доске; зато у меня были друзья в передовых партиях. Уже первая моя книга (О самоубийстве) была в русском переводе уничтожена; зато она возбудила внимание, например, Толстого. Моя критика марксизма («Социальный вопрос») прошла через русскую цензуру, была в русском переводе очень читаема и добыла мне знакомства; она не оттолкнула и марксистов, несмотря на то что они с ней не соглашались. Мои этюды о России были, конечно, запрещены; несмотря на это, они привлекли внимание своим немецким переводом; отрицательно писал о «России и Европе» с односторонней марксистской точки зрения, например, Троцкий (в венском социал-демократическом журнале «Der Kampf» осенью 1914 г.).