Мировые религии о преступлении и наказании

Привилегированное положение православия проявлялось, во-первых, в том, что Император Российский не мог исповедовать никакой иной веры, кроме православной. К тому же он считался верховным защитником и хранителем догматов господствующей веры, блюстителем правоверия и церковного благочиния [208] . Во-вторых, согласно ст. 1009 Устава уголовного судопроизводства (1864 года), «по делам о преступлениях против православной веры и церковных установлений судьи и чины прокурорского надзора должны быть из лиц православного исповедания. Из таких же лиц должны быть избираемы и присяжные заседатели». В-третьих, в пределах Российского государства только православная Церковь имела право убеждать представителей иных христианских исповеданий и иноверцев к принятию ее учения о вере. Духовным же и светским лицам прочих христианских исповеданий и иноверцам строжайше запрещалось воздействовать на убеждения тех, кто не принадлежал к их религии. В противном случае они подвергались взысканиям, определенным уголовным законом. В-четвертых, по Уставу о предупреждении и пресечении преступлений против веры запрещалось как рожденным в православной вере, так и обратившимся к ней из других вероисповеданий отступление от православной веры и принятие иного вероисповедания, хотя бы и христианского. Лицам, отступившим от православной веры, воспрещалось, впредь до возвращения их в православие, иметь жительство в своих имениях, населенных православными. Имения эти брались в опеку, в которой не могли участвовать ни муж отступившей от православия, ни жена изменившего православию [209] . В-пятых, желающие присоединиться к православной вере не имели для того никаких препятствий, в то время как лица иностранных христианских исповеданий могли переходить в другое такое же «терпимое» исповедание с разрешения, а магометане и язычники – с Высочайшего разрешения министра внутренних дел. Если же исповедующие иную веру желали присоединиться к вере православной, никто ни под каким видом не имел права воспрепятствовать им в этом намерении [210] . В-шестых, браки православных с иноверцами в России долгое время вообще запрещались, а в 1721 г. Синод сделал послабления, но при условии, что будущий общий ребенок будет воспитываться именно в православной вере [211] . В-седьмых, оскорбление святынь в молитвенных зданиях других конфессий не считалось преступлением против веры, а лишь как нарушение общественного порядка (ст. 35 Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями). Аналогично, согласно специализированной (разъяснительной, без санкции) ст. 252 Уложения состав святотатства адресовался только христианству. Похищение священных предметов или иного имущества из культовых зданий других конфессий считалось обычным преступлением против частной собственности.

3. Особо удивляют минимум три фрагмента текста Уложения. Во-первых, высокопубличное или печатное богохульство (ст. 187) карается менее сурово, чем вербальное. Попытку объяснить данный феномен предпринял А. Лохвицкий. Низкий процент грамотных среди общей массы верующих, по его мнению, лишает печать свойства опасности «народного волнения, взрыва страстей» [212] . Во-вторых, постоянно прибегающий к дифференциации ответственности по различным показаниям законодатель не счел возможным разделять наказание за богохуление и порицание веры, исходящее от православного, с одной стороны, и от христиан иностранных исповеданий, евреев, магометан и язычников – с другой (глава I). Странно, что «хула на славимого в единосущной Троице Бога, или на Пречистую Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, или на честный крест Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, или на бесплотные силы небесные, или на святых угодников божиих и их изображения» в исполнении нехристианина не признаются смягчающими обстоятельствами, ведь по канонической этике грех православного или исповедующего оскверняемый культ должен почитаться неизмеримо более тяжким. В-третьих, вопреки установлениям прежних эпох самые опасные святотатства и богохуления (ст. 182, 184 и др.), даже умышленные убийства священнослужителей во время богослужений в церкви (ст. 225) не наказывались смертною казнью, по максимуму – лишь ссылкой на каторжные работы в рудниках.